Я остановилась у придорожного ресторана возле Фонтенбло. Царство никеля и пластика, настежь распахнутые огромные стеклянные двери, в проем одной из них, напротив моего столика, как в раму, вместился неподвижный «Тандербёрд». Посетителей было немного, исключительно парочки. Когда я вошла, все взгляды устремились на меня, наверняка из-за машины, а может быть, и потому, что я держалась излишне самоуверенно. Внутри было очень светло, и я могла не снимать темные очки.

Я заказала каре ягненка с томатами по-провансальски, салат из одуванчиков и пол бутылки розового вина, четвертинок у них не было, но от розового я пьянела меньше, чем от красного, ладно, ладно, хорош привирать, дорогая. Я попросила газету, и мне принесли тот же самый номер «Франс-Суар», который я оставила в Орли. Я прочла немногим больше. Я только поискала на картинке семь ошибок, допущенных художником, и вспомнила Аниту – она всегда злилась на меня, когда не могла найти на рисунке все ошибки, – а еще вспомнила, что у меня на счете в Национальном торгово-промышленном банке лежит примерно две тысячи франков. Я достала чековую книжку, чтобы проверить. Две тысячи триста франков, но нужно вычесть взнос за телевизор плюс двести франков, которые я ежемесячно отсылаю в приют. Если добавить к этому наличность кошелька и полученного утром конверта, то в моем распоряжении больше трех тысяч. Этого, конечно, не хватит, чтобы круглый год обитать в отеле «Негреско»[27], но четыре дня и даже меньше – я посчитала на пальцах: суббота, воскресенье, понедельник и вторник – я могла позволить себе жить как богатая, потрясающе богатая девушка. Я не слишком проголодалась, поэтому едва притронулась к еде. Но пол бутылки розового вина прикончила – обычно я за всю неделю столько не выпиваю.

Выходившая пара задержалась у моего столика. Мужчина лет пятидесяти с залысинами, загорелый и невозмутимый, и молодая женщина в бежевом.

Мужчина спросил, довольна ли я своей машиной. Я подняла голову, поправила указательным пальцем дужку очков на переносице, там, где от них остается красный след, и ответила, что если у меня возникнут претензии, то непременно извещу его об этом. Улыбка тут же исчезла с его лица, и он извинился. Мне стало противно, что я изображаю из себя бог знает кого, и я окликнула его. Он опять заулыбался.

Не знаю, что уж такого особенного я сказала про машину, но они сели за мой столик. Я доедала клубнику с сахаром. Они уже выпили кофе, но взяли еще по чашке, чтобы был повод угостить меня. Они сказали, что наблюдали за мной во время обеда, и уверены, что точно меня знают или, по крайней мере, где-то видели. Молодая женщина спросила, не актриса ли я. Я ответила: нет, боже упаси, я работаю в рекламе, руковожу агентством. Тогда, возможно, они видели, как я давала или брала интервью по телевизору? Я ответила, что вполне вероятно. Она повернулась к мужчине, и тот сказал ей: «Вот видишь, я же говорил». Я еду на юг или уже возвращаюсь? Я сказала, что направляюсь к друзьям в Кап-д’Антиб, а на уикенд заверну в Ниццу утрясти одно дело. Они ответили, что мне везет, они-то уже едут обратно. До Монтелимара все было нормально, но там они простояли целых два часа из-за встречных машин, пробка тянется много километров. Посоветовали также объехать Лион, там настоящее столпотворение. Лучше всего – Шестая дорога, а там через какую-то богом забытую «Деми-Люн» можно попасть на Седьмую скоростную. Я ответила – конечно, я так обычно и езжу. Он оказался военным врачом в чине полковника. Я сказала, что мой отец тоже был врачом, правда, в немецкой армии, а мать проявила слабость во время оккупации, сами знаете, ей обрили голову, и все такое прочее. Они оценили мое прекрасное чувство юмора и ушли очарованные, нацарапав свой адрес на страничке, вырванной из ежедневника. Я сожгла ее в пепельнице, когда закурила сигарету.

Глав-Матушка сообщила мне, что я напилась, что все закончится плохо, и разумнее всего пойти закрыться в туалете, пока я не разревусь. Но я вовсе не плакала. Я решила, что верну машину во вторник вечером или даже в среду утром. На обратном пути помою ее на какой-нибудь станции техобслуживания. Анита не из тех, кто будет проверять километраж. Никто ничего не узнает.

Выйдя из ресторана, я закурила еще одну сигарету и какое-то время шла по обочине дороги. Солнце рисовало на земле мою четкую тень, бежавшую впереди, а когда я села в машину, сиденья просто обжигали. Я поехала в Фонтенбло. Нашла место для парковки вдоль тротуара, надела правую туфлю и вышла. Я купила платье, которое сперва понравилось мне на витрине, а еще больше – во время примерки: белое шифоновое с пышной юбкой. В том же магазине я прихватила ярко-желтый купальник, лифчик, две пары трусиков, бирюзовые брюки, белый свитер с высоким горлом, но без рукавов, два больших махровых полотенца и в тон им две губки-рукавички, кажется, это все. Пока мне подкорачивали платье, я перешла через дорогу, купила пару босоножек с золотыми ремешками – в ансамбль к брюкам. Ни за какие коврижки я бы не вернулась сейчас обратно домой, на улицу Гренель, чтобы забрать оттуда летнюю экипировку. И вовсе не из-за двух часов, потерянных на дорогу туда и обратно, а из боязни обдумать все спокойно и уже не рискнуть тронуться в путь.

С огромными пакетами в руках я зашла в магазин кожаных изделий, выбрала чемодан из черной кожи и сложила в него все покупки. Мне ужасно не хотелось подсчитывать общую сумму выписанных мною чеков. Впрочем, я настолько научилась не сорить деньгами, что у меня в голове вмонтировано что-то наподобие счетчика, и если бы я потратила все свои сбережения и весь уикенд пошел бы насмарку, то я наверняка уже послала бы себе сигнал-предупреждение.

Я положила чемодан в багажник «Тандербёрда», но тут же пожалела, что его не будет рядом со мной в салоне. Я вытащила его и поставила на заднее сиденье. Часы в машине показывали четыре. Я открыла одну из Анитиных дорожных карт и подсчитала, что если ехать без остановок до позднего вечера, то можно будет заночевать неподалеку от Шалон-сюр-Сона[28] или, возможно, в Маконе[29]. Я взглянула чуть ниже на карту и прочла названия, от которых забилось сердце: Оранж, Салон-де-Прованс, Марсель, Сен-Рафаэль. Я повязала волосы косынкой, сняла правую туфлю и пустилась в путь.

Выезжая из Фонтенбло, я вспомнила совет врача-полковника и спросила у продавщицы цветов, где выезд на автомагистраль номер 6. Купила букетик фиалок и прикрепила к ветровому стеклу. Чуть дальше на перекрестке я увидела двух жандармов из дорожной полиции, они о чем-то беседовали между собой. В эту минуту я подумала: «А что, если Каравель вернется до конца уикенда? А что, если по какой-то причине он вернется уже сегодня вечером?» И неожиданно для себя притормозила.

Не найдя машины, он решит, что я попала в аварию, наверняка позвонит мне (правда, я не знаю, есть ли у него мой телефон), но меня не будет дома, и тогда он обратится в полицию. Я представила, как срочно по рации передают мои приметы, а полицейские на дорогах останавливают подряд все машины. Нет, ну что я несу! В отличие от меня люди, как правило, привыкли выполнять обещанное. Каравель не вернется до среды. С ним жена и дочь, он не станет портить им эти несколько дней отдыха. Он скажет малышке: дыши глубже – и повезет ее кататься на лодке по озеру. И зачем ему вообще возвращаться в Париж? До среды здесь все закрыто. По праздникам жизнь замирает, а я позаимствовала машину совсем ненадолго, только пока танцуют вальс 14 июля, и не стоит делать вид, что я испугалась и принимаю все всерьез. Я прибавила газу. Небо было безоблачным, насыщенно-синего, почти лилового цвета. На пшеничные поля струился рассеянный свет, и они казались покрытыми солнечной пылью. Дремавшее, но не отпускающее беспокойство, которое я почувствовала, когда съезжала с шоссе, теперь прочно угнездилось во мне, в самом безгласном и уязвимом уголке моего сознания, но иногда из-за какого-то пустяка или вообще без всякого повода оно поднимало голову, как обеспокоенный зверь или как потревоженное во сне мое второе «я».