В тот июньский вечер на похвалы не скупился никто. Его поздравляли «…педагоги и примерные ученики, лучший молодой танцовщик Большого театра Васильев и ведущий дирижер Фельдт».

«Когда я впервые увидел, как танцует Рудик, у меня возникло удивительное ощущение, что на сцене не человек, а красивое животное, – вспоминал народный артист СССР, балетмейстер Владимир Васильев. – Рудольф Нуреев был, как натянутая струна. Никогда не видел я ничего подобного. А ведь мы учились у одних и тех же педагогов».

«Уже на следующий день после московского конкурса его организаторы решили включить меня – единственного представителя Ленинградской хореографической школы – в состав участников фильма о русском балете, фильма, который они снимали в процессе конкурса и после, – вспоминал Нуреев. – Он назван известной строкой А. С. Пушкина “Души прекрасные порывы”. В нем я танцую па-де-де из “Корсара”. Год спустя фильм показали в Уфе. Сестра потом написала мне, что даже в мечтах не представляла себе, как замечательно я буду танцевать. Полагаю, мать тоже была горда и счастлива, но в нашей семье существовало неписаное правило – никогда не говорить вслух о том, что нам дорого. Однако инстинктивно я чувствовал: она любила и понимала то, что я делал».

Впоследствии, вспоминая себя, танцующего в тюрбане[16], Рудольф рассказывал корреспонденту одной из американских газет: «Я пересматривал этот фильм много раз и никак не мог понять, что так понравилось публике. Непривычно впервые видеть себя на экране. Ощущения смутные, как после первого секса…»

Было бы странно, если бы после такого успеха лучшие театры Москвы не пожелали видеть молодое дарование по фамилии Нуреев у себя в труппах. И они пожелали. Предложения начать творческий путь на их сценах сделали Большой театр и Московский академический Музыкальный театр имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко.

«Сразу по окончании училища мне предложили занять место солиста, минуя обычный период пребывания в кордебалете[17], традиционный для любого выпускника хореографического училища», – вспоминал Нуреев.

Одновременно с этим артисту поступило предложение работать в Ленинградском государственном академическом театре оперы и балета имени С. М. Кирова. Было о чем поразмыслить.

Чуть позже танцевавший «Корсара» на ленинградской сцене Нуреев вновь был обласкан вниманием публики, ему без устали аплодировали, вызывали на бис, им восторгались, а в довершение ко всему знаменитая балерина Дудинская вдруг совершенно серьезно, глядя Рудику прямо в глаза, сказала: «Не валяйте дурака. Не вздумайте предпочесть Большой театр. Оставайтесь здесь, и мы будем танцевать вместе».

Сама Наталья Дудинская приглашает его, двадцатилетнего мальчишку, быть ее партнером! К тому же она была права. Большой театр не может дать артисту возможность выразить себя так, как ему того хотелось бы.

«Большой стал витриной советской жизни. Одна из основных задач этого театра состоит в том, чтобы производить впечатление на приезжающих иностранцев и толпы туристов, ежедневно прибывающие в столицу из самых отдаленных уголков Советского Союза. Все здесь подчиняется государственной политике, и даже репертуар разрабатывается в соответствии с указаниями сверху. Совсем другое дело – Ленинград: удаленный от центра, с возможностью выбирать и относительно свободно проявлять себя в творчестве. По вышеперечисленным причинам, а также из-за преклонения перед Мариинским и моей непосредственной связи с Ленинградским хореографическим училищем, я выбрал Кировский».

Небольшая комната в общежитии, предназначенном для работников театра, кровати-полки, наподобие тех, что в железнодорожных вагонах и… семь человек соседей, расположившихся здесь же, на соседних койках. Среди них – водители грузовиков, рабочие сцены – люди шумные, грубоватые, весьма далекие от искусства. Из-за постоянного гвалта, посторонних разговоров, сальных шуточек невозможно было сосредоточиться на главном. Для человека, с детства оценившего всю прелесть уединения, предложенные условия были, хоть и привычны, но непереносимы. Не так представлял себе Рудольф Нуреев жизнь артиста Кировского театра. Впрочем, требовать большего было бы наглостью – Рудик только начинал свою карьеру. Не так давно он едва не лишился места в театре, только поступив сюда на службу.

«…Принесли телеграмму, которая прозвучала, как гром среди ясного неба. В ней говорилось, что я больше не артист Кировского театра, что я обязан явиться в Уфу и танцевать там, в возмещение долга Башкирской республике за ее помощь во время моей учебы. Без промедления, первым же самолетом я вылетел в Москву и бросился прямо в Министерство культуры, полный решимости добиться хоть какого-то объяснения по поводу этой внезапной ссылки, – писал артист в “Автобиографии”. – Меня приняла женщина, которая ни слова не добавила к тексту телеграммы. “Вы обязаны вернуться в Уфу, выступать там и вернуть ваш долг”. Я попытался представить свои аргументы и убедить ее в том, что недавние события радикально изменили ход моей карьеры и что было бы нелепо разрушать ее переездом в Уфу, где все наработанное мной в Ленинграде вскоре пошло бы насмарку. Но она даже слушать не хотела и категорически отвергла мою просьбу остаться в Кировском. Много позже я узнал, что на следующий же день эту женщину уволили из Министерства и тоже без каких-либо объяснений. Разумеется, я был полон решимости не ехать в Уфу и не собирался сдаваться без отчаянной борьбы. Я решил воспользоваться приглашением Большого театра и пошел на прием к директору, который немедленно предложил мне присоединиться к труппе, хотя знал, что мой выбор пал на Кировский. Я полетел в Ленинград, чтобы упаковать вещи и попрощаться с друзьями перед тем, как навсегда переехать в Москву».

А ведь именно Москва была первым городом, поманившим Нуреева к себе. Это было еще в ту пору, когда он работал в Уфимской опере. В столице намечалось заманчивое для всех его коллег событие – Декада башкирского искусства. Это был еще один шанс после провороненного первого, когда у отца не хватило денег, когда он так и не попал в Ленинград. Теперь все зависело исключительно от самого Рудольфа.

«Наступил день, когда танцовщики Уфимской оперы предстали перед комиссией по отбору на башкирскую декаду. Все были готовы – и артисты, и комиссия, за одним исключением: по неизвестной причине отсутствовал исполнитель сольной партии в балете, которую предстояло исполнить. Тогда директор вышел на сцену и созвал всех артистов. Он объяснил положение и спросил, не согласится ли кто-нибудь станцевать эту партию, чтобы просмотр все же состоялся. Такая ситуация часто встречается в романтической литературе или в кино. Не помню толком, как все произошло; почти не сознавая, что делаю, я поднял руку и вышел вперед. После короткой беседы с балетмейстером я вышел на сцену и станцевал. После этого выступления поездка в Москву была мне обеспечена.

В Москве, может быть, из-за переутомления или перевозбуждения, а, может быть потому, что я еще не привык к жизни профессиональных танцовщиков, к изнурительному ритму их работы (в день приезда у нас было три репетиции), я был слишком напряжен. После пируэта я неудачно приземлился и растянул пальцы. Ноги вскоре так распухли, что я не мог надеть на них даже обычную обувь, не говоря уже о балетных туфлях».

Сколько еще будет в его жизни огорчений, досадных ситуаций, предательства, сколько боли придется ему перенести! Но тогда случившееся показалось Рудику настоящей катастрофой. Долгожданная, можно сказать, выстраданная удача отворачивалась от него. Ну, уж нет! Ни за что на свете!

«Через неделю я был уже здоров и отправился в класс знаменитого Асафа Михайловича Мессерера, танцовщика Большого театра и одного из самых известных в России педагогов. Его класс усовершенствования артистов балета ежедневно посещала Галина Уланова. Мессерер велел подождать конца занятий, чтобы устроить мне просмотр. Однако вскоре его вызвали по какому-то срочному делу, и он так и не вернулся. Я ждал, ждал и готов был уже разрыдаться.