Приглушенный смех. Ему ответил кто-то второй. Присоединились другие.

Это пространство знает обо мне. Знает каждый камень на пути, который привел меня сюда. Оно располагает данными о первых лучах света в самом отдаленном прошлом людей, населяющих Землю. И о том, что ожидает их завтра, если не вмешаются звездные соседи Солнца. Оно знает все без исключения факторы, которые формировали мои взгляды на время и жизнь. Закодированные, они ожидают в его блоках памяти лишь краткого, как вспышка света, импульса, чтобы заговорить. Оно может в тысячную долю секунды перечислить этапы совершенствования орудий, которые создавал человек, совершенствуя собственное сознание. Оно знает все о нашем настоящем и о каждом акте в трагедии его созревания. Скажем, почти все. И лишь об одном оно не знает. Но именно это сейчас не имеет значения.

Здесь, рядом, в окруженных вечным мраком искусственных волокнах, в миллиардах световодов и криогенных кабелей, в бесконечных рядах блоков памяти и рабочих секций содержится все коллективное знание человечества. Точнее - сумма знаний всех людей. Это ошеломляет, если немного подумать. Да. Ошеломляет.

Что можно сказать о человеке, руководствуясь абсолютным знанием, которое он сам вложил в идеальную машину, подражающую процессам мышления? Черт с ним, с человеком! Что это пространство думает обо мне?

История. Все минувшее, что я ношу в себе - хочу я того или нет,- это набор чувствительнейших запалов, реагирующих на неизвестные мне коды. Если рассматривать историю с позиций объективного знания, не доступного людям, но хранящегося в таких, как этот, могучих гигантах, то она представляет собой не что иное, как процесс изъятия зла. Непрекращающуюся ампутацию больных тканей, ряд жестоких процедур принуждения, совершаемых на живых организмах ради поддержания тлеющей в них искорки совершенствования. Если какойто фактор развития и следует считать наиболее важным, то им, несомненно, надо признать время. И не время вообще, а тот невероятно краткий миг, который отделяет рождение человека от его смерти. Так было всегда, в любую эпоху, в любом столетии. До сего дня. Отныне должно стать иначе.

История. Отчаянная, ожесточенная борьба со временем. Сколько же людей не выдержали этого! Сколько же моих сопланетян махнули рукой, пытаясь найти оправдание в наскоро слепленной идеологии, либо не искало его вообще. История. Желание доказать, что человек есть средоточие ценностей, которые, даже с учетом трагически краткого времени их созревания, делают жизнь явлением неповторимым и бесценным, единственным в Космосе.

Я невольно повернул голову и уставился в наглухо запертую дверь. Круг света пробежал по кабелям и остановилсяна гладкой, как стекло, плите. День за днем, час за часом в аппаратуру за этой дверью стекаются проблемы и вопросы, волнующие земных историков. Она отвечает на них, учитывая в своих вычислениях субъективные предпосылки человеческих действий. Она знает о любви, изумлении, надежде, жажде власти и обладания. О самопожертвовании, ненависти и страдании. Но как знает?

Вообще-то пантомат не может знать, какое значение имеет для человека смерть. Не тот миг, когда перестает биться сердце, а то, что предшествует этому мгновению. Жизнь с сознанием смерти. И даже если знает, его знания мертвы. Точно так же, как сведения об эмоциях и чувствах. Жизнь с сознанием неминуемой смерти творила историю. Трагическую и триумфальную. Как вдолбить это машине с ее абсолютно объективным знанием? В диалоге с пантоматом, если бы каким-либо чудом такой диалог состоялся, у меня не было никаких шансов победить...

Пантомат отказался выполнять приказы. Такое случилось впервые, хотя его создатели учитывали возможные неожиданности и защитились от них, как могли. Забросили свое детище чуть ли не за пределы Солнечной системы. И что? Сам факт, что дверь захлопнул у меня перед носом тот, кого я не могу даже пытаться убедить в своей правоте, достаточно поучителен. Разумеется, с определенной точки зрения.

Я выпрямился. Сделал несколько шагов по галерейке. Мелькнула мысль, что мое путешествие - всего лишь хитроумная интрига. Что, выполняя специально приготовленную программу, пантомат вдалбливает в меня ту истину, которая стала жизнью и целью его создателей, но которая не была и не стала моей истиной. По крайней мере до сих пор.

Нет, они меня не убедили. Не поколебали ни одного из аргументов, ни одного из доказательств, которые я противопоставил речам Грениана и Каллена. Но я впервые начал понимать их точку зрения. Надо будет этим заняться, когда закончу здесь то, что мне положено сделать. И вернусь. Независимо от того, что я там оставил.

Смерть...

Впереди замаячило светлое пятно. Оно быстро увеличивалось в размерах. Я невольно прижался к барьеру, нащупывая ручку пистолета. Робот. Совсем забыл, что его вызывал.

Вообще-то ожидание на галерейке, в ночной пустоте, перед дверью, которая так и не открылась, хотя должна была открыться по первому моему жесту, длилось не больше двух минут. Забавно, сколько всего может прийти в голову за какие-то сто двадцать секунд.

Я посторонился и пропустил робота. Он прокатился так близко, что чиркнул по моей груди одной из своих антенн. У него было два ксеноновых рефлектора, но он их не зажег: они были ему ни к чему.

За дверь он взялся со знанием дела. Из передней части корпуса выдвинул иглу малого излучателя. Это я прохлопал: забыл об ограничителях. Я тут же нажал кнопку передатчика и изменил программу. Он как будто растерялся, некоторое время шевелил двумя короткими манипуляторами, потом вдруг застыл. Я повторил приказ. Безрезультатно.

Я замер. Такого я не ожидал. Горло сдавило. Оставить все, выбраться наружу, увидеть звезды... Я пытался продвинуться вдоль поручней, но не мог сделать ни шага.

Неожиданно робот дрогнул. Не дрогнул - что-то заставило его задрожать. Он трясся, как корпус разбалансированного вентилятора. Так продолжалось несколько секунд. На мгновение я ослеп, пот залил глаза. Прозрев, я увидел за стеклом шлема перемещающуюся расплывчатую фигуру. Я не пытался схватиться за пистолет. Уже не пытался. Знал, что это бессмысленно.

Покой. Холодная, ничем не нарушаемая тишина. Словно веками здесь не происходило ничего и этого невозможно было изменить. Только робот, мой робот, управляемый чем-то, что не было человеком, медленно ползет в сторону, противоположную той, которую указал я. Я повернул голову. Робот находился уже в добрых пяти метрах от двери. И тут остановился. Пошевелил антеннами, а впрочем, мне это могло просто показаться, и замер.

Я подумал о пантомате. С роботом у него получилось. Между ними был прямой контакт. Мертвое договорилось с мертвым.

Я стоял спиной к двери. Робот торчал посреди галерейки, в нескольких шагах от меня. Чтобы не прикоснуться к нему, проходя мимо, надо было сесть на поручень и, перегнувшись назад, проехать по лестничным перилам метра полтора, словно шаловливому мальчишке.

Так я и поступил. Приближаясь к роботу, старался светить все время в одну точку. Неожиданно я обнаружил, что у робота в том месте, где обычно бывает запасная антенна, вмонтировано тупое рыльце. А ведь я, казалось, отлично знал, чем располагаю. Я проштудировал все конструктивные изменения, которые они внесли в оборудование корабля, имея в виду мою "деликатную миссию". Деликатную - до чего ж точное определение. Я бы рассмеялся, если б только помнил, как это делается. Мелочь. Я забыл о мелочи. О тупом рыльце, которое было не чем иным, как стволом генератора антиматерии.

Держась за поручень, я передвигался сантиметр за сантиметром, словно играл в жмурки. Но это была не игра.

С собственным роботом так не играют. Что бы я ни сделал, он знает, где меня искать.

Когда я наконец сполз с поручня и почувствовал под ногами пол, мой мозг работал уже достаточно спокойно. До самой лесенки у входа я ни разу не оглянулся. И не пытался требовать от робота, чтобы он шел следом. Довольно того, что он не сделает этого по собственному почину. Или еще хуже: не по собственному. Нет такого робота с автономными информационными системами, который перестал бы слушаться человека. Однако если невозможное становится фактом, такого робота исправить нельзя. В лучшем случае он идет на слом. Разумеется, согласно теории. Во всяком случае, так было до сих пор.