– И чего? После такого, ты хочешь сказать, что мы тебе врем? – возмущенно вклинившись в разговор, заговорил Копченый, коренастый парнишка с хитрыми, смеющимися глазами, и начинавшим расти небольшим пока животом, – Ты нам не веришь? И как нам дальше службу нести? Мы же должны доверять друг другу!

– Ну, я не знаю. Мне подумать нужно. Да и девушка у меня есть, как-то неправильно это, – ответил, опустив голову и рассматривая пол вагона, Орел.

Это он поехал стажером, и теперь ребята пытались вывести его на какую-то шутку.

– Слушай, Орлов. И чего тут думать? Прикинь! Соблюдешь традиции, станешь настоящим "конвойным волком", со временем даже начальником караула будешь. И ни кто! Заметь! Ни кто, не сможет тебя ткнуть в то, что ты пренебрег нашими обычаями, – вмешался Жан, молодой казах с темными глазами, не менее темными, коротко постриженными, густыми волосами и узкой, необычной для казахов формой лица, – Посмотри. Вот начкар наш. Знаешь, сколько он лет служит? Двадцать! Представляешь? Сегодня у него "крайний караул", и это будет даже символично.

– Ну нее.. Стремно это как-то. Даже не знаю, я тогда в колонию уйду работать, раз все серьезно у вас, – понурившись, заговорил Орел, – Я не могу так!

Он, представлял из себя яркий образец деревенского парня, простоватого, наивного, с почти детским выражением на лице. Яркий, здоровый румянец на щеках выдавал сильное смущение. При своем высоком росте, и широких плечах он все равно напоминал ребенка. Глупого, безобидного, большого ребенка с добродушным выражением на лице и доверчивым взглядом.

"Нормальный мальчишка. Будет толк с него. Немного освоится и будет служить нормально. Уж что-что, а в людях я немного разбираюсь. Интересно. На что они его пытаются "развести"?" – подумал Андрей.

– Ты что, Орлов? У тебя вон и фамилия, подходящая для конвоира! И прозвище, Орел! – не унимался Копченый, – У нас у всех, ты же слышал, какие прозвища? И только у тебя, звучное, – выставив указательный палец вверх, он повернулся в сторону наблюдающих за диалогом, словно ища поддержки. Снова повернувшись в сторону собеседника, оглядев его и энергично замотав головой, продолжил:

– Нет! Мы конечно, если ты хочешь, можем называть тебя как положено по регламенту: "Часовой", но так не очень хорошо, не звучно. А имен мы стараемся не использовать, в нашем деле это лишняя информация для зыков. Ну и нравишься ты нам, парень отличный. Так что давай, соглашайся. Начальник вон, договориться сходит, они с Мерседесом друзья старые. Она у Петровны вагон принимала, та то на пенсии уже лет десять.

– Не, парни. Я не смогу, она старше и намного, – совсем поник Орел.

– Ты дружище смотри сам конечно. Это только тебе решать, если что скажи, – отступился Патрик.

– Так! Хватит трепаться. Ужинаем, смену меняем, и обмен ночной у нас. Не забывайте. Копченый! За мной! – раздав указания, начкар призывно махнул помощнику, и, пропустив его вперед, пошел следом. У своего купе, он остановился, посмотрел на подчиненного, и, указав пальцем на свое купе, вошел в него первым. Через секунду появился молодой конвоир, послушно последовавший за ним, и начальник, напустив на себя серьезный вид, спросил:

– К чему вы там Орлова склоняете?

– В порядке все командир, мы ему рассказали, что есть такая традиция, по которой нужно переспать с проводницей вагонзака, что бы стать настоящим конвоиром, – смеясь, ответил помощник.

– Вы дебилы совсем? – спросил Андрей, – Вы о Татьяне подумали? Узнает, обидно ведь ей будет! Совсем с ума сошли?

– Не ругайся начальник. Ну, сам же знаешь, это традиция такая. Посмеяться над молодым? В первом карауле? Ну надо! Вспомни, тебя самого так принимали когда-то, а с Татьяной мы договорились, в курсе уже, – затараторил помощник, – Она любит посмеяться тоже.

– Да, было. Только шутки тогда злее были и бесшабашные. В конце девяностых, у нас в управлении Саратовский один жил неделю. Так же, посмеялись, а он с вагона сиганул как только поезд тронулся.

– И что? – расширил глаза Копченый.

– Ничего! Начкаром ездит сейчас, прошлую неделю разгружали караул их.

– А! Это в очках тот? Примерно твоих годов?

– Да, он и есть. Ладно! Разговоры нет времени вести. Давай проследи, что бы поели люди. Потом выставляй третью смену. Я пойду продол проверю. После начинай готовиться к обмену.

– Я понял начальник.

– Да! И еще. Отстаньте от Орлова! Парень он не плохой, со временем освоится. То, что он простак – это не недостаток его. Скорее наоборот! Сейчас таких мало. Посмеялись и хватит! Не забудь сказать ему, что это шутка!

– Все, понятно Андрюха! Не будем больше. И кстати, мы и не говорили что он плохой или еще что. Ребятам он тоже нравится, он, как бы сказать-то? Он свой! Вот.

– Вот, вот! Хватит подшучивать, лучше делу его учите.

– Все ясно. Я пошел? – поинтересовался Копченый.

– Да, иди. Начинайте ужинать, сейчас приду тоже.

– Начальник! Мы тебя ждем! – многозначительно ответил помощник, и офицер понял, что ребята приготовили сюрприз и ему.

****

В освещенном продоле вагонзака, витал запах застарелого табачного дыма. Курить во время пути следования уже давно было нельзя, согласно новому закону, но запах въедавшийся в железные стены годами, остался. Слева, на всем протяжении камерных помещений, ровной линией проходила надежно вмонтированная в пол и потолок мелкоячеистая решетка. Сами камеры разделялись железными перегородками, и имели раздвижные, решетчатые двери с открывающимися небольшими карманами посередине. Из глубины, запертых решеток, Андрея разглядывали осужденные. Кто с ненавистью, кто изучающе, а иные взгляды не выражали ничего кроме тоски и скуки. К взглядам "с той стороны" он уже давно привык, еще тогда, когда ездил в караулы в звании сержанта, и всегда отвечал на них безразличным взглядом. Капитан медленно подошел к часовому, кивнул головой и спросил:

– Как тут, Труба?

– Нормально все, начальник. Пассажиры спокойные в этот раз, – ответил молодой, крепкий, большого роста парнишка. Глубоко посаженные глаза лишь на секунду остановились на командире, и сразу продолжили наблюдение за камерами.

– А без шапки почему?

– Так зимняя же сейчас, шея устает и голова постоянно чешется, когда носишь долго.

– Ладно. На обменах не забывай одевать.

– Да, помню я. Все в порядке будет начальник, – смущенно ответил Труба, посмотрев Андрею в глаза.

– Старший! Старшииий! – раздалось в глубине одной из камер.

Начкар подошел к решетчатой перегородке отделяющей осужденных от обычного мира, и спросил глядя в полутьму камеры:

– Тебе чего?

– Когда в туалет выводить начнешь? И кипятка бы.

– Примерно часа через полтора. Терпите. Сызрань пройдем, будет и туалет и кипяток, – ответил твердо Андрей.

– Старший! Еще вопрос. Можно мы хотя бы одну на четверых покурим? Очень курить хочется, сам ты вроде тоже куришь, наверняка понимаешь нас, – спросил старый, коротко стриженный, худой осужденный, сделав добродушную гримасу. От которой, офицер почувствовал симпатию к заключенному.

– Черт! Ребята. С вами заберут, со мной не выпустят! – пошутил начкар, взглянул на часового, кивнул на форточку давая понять, что бы он открыл ее, и снова посмотрев через решетку, поднеся палец к губам, добавил:

– Только тихо, и не все сразу. Поняли?

Повернувшись в сторону остальных камер, он громко проговорил:

– Всем понятно? Пятнадцать минут, потом что бы даже дымом не пахло!

"Да. Понятно. Спасибо старший!" – на разные голоса отозвался сумрак камер вагонзака.

Еще раз, взглянув на часового, капитан, повторил, обращаясь к подчиненному:

– Пятнадцать минут. И, форточку закрой, не хватало еще, что бы какой ни будь проверяющий, увидел с вокзала, что открыто у нас.

Труба молча кивнул головой, с силой надавил на сдвижное окно вагона, приоткрыв его, и отступив чуть правее, что бы поток прохладного, осеннего воздуха с улицы не попадал на него, продолжил наблюдение. Через несколько секунд из-за решеток, к потолку заструился сизый, табачный дым.