Весной Журавлёв бросил институт, его забрали в армию. Там он и погиб спустя полгода при исполнении.

Глава 4

Утром Зуев, по обыкновению, был разбужен бабой Фросей. Она бухала входной дверью, гремела, стучала чем-то на кухне, ходила, громко скрипя половицами, по комнате, в которой лежал на узкой кровати Владимир Андреевич. Предрассветно синели окошки. Пахло дымком от свежерастопленной печи. Подтянув коленки к груди и сложив под щекой ладони лодочкой, как в детстве, Зуев нежился под одеялом. «Так бы и пролежал всю жизнь». Ему пришло в голову, что неприятности в школе возникают от его дурного настроения. Дети чутко улавливают, когда он злится, им это, естественно, не нравится, и они мстят. Нужно быть неизменно приветливым, корректным, н е п р об и в а е м ы м для издевательств, и детям будет неинтересно заводить Владимира Андреевича. Вот он тогда бросился догонять «гнусавого» и – напрасно, нужно было сдержаться и спокойно докушать. Дети, по причине малого возраста, – люди недоразвитые и многого недопонимают, поэтому надо уметь им прощать.

Так он мысленно рассуждал, пока, сунув босые ноги в зимние ботинки и накинув пальто, бегал в заснеженный огород отметиться в тесном щелястом домике, пока чистил зубы и умывался над облезлым рукомойником в кухне, пока ел консервированного минтая в томатном соусе. Чисто выбритый и наодеколоненный, он шествовал по главной улице деревни с объемистым портфелем, туго набитым проверенными тетрадями, и мир вокруг сиял светом простых и верных умозаключений. «Здравствуйте», – вежливо говорили Зуеву встречные незнакомые люди. «Здравствуйте», – солидно, с удовольствием кивал он, утверждаясь в себе еще больше. «Здравствуйте, Владимир Андреевич!» – Его обгоняла школьная ребятня. «Доброе утро!» – откликался Зуев, провожая детей снисходительным взором.

Улица круто сворачивала возле длинного бревенчатого барака – старого здания школы, теперь интерната, где до выходных жили ученики из ближних деревушек. Зуев сошел с дороги в глубокую тропинку, протоптанную вдоль трухлявого штакетника, за которым трепыхался под ветром чахлый школьный сад. Голые прутья акаций сухо перещелкивались меж собой, с корявых кленов, вертясь, падали на мерзлый снег желтые «вертолетики». Иссохшие, в трещинах, темные бревна барака напоминали Владимиру Андреевичу о вечности. Испокон веков между учителем и учениками нет мира, почему же он, Зуев, должен быть исключением? Раз уж угораздило попасть в педагоги, смири гордыню и терпи. Не обижайся на малолетних недоумков, вспомни, как сам в их возрасте идиотничал. Из рогатки по лампочкам в классе стрелял? Стрелял. Короткое замыкание гнутым гвоздем в розетке делал? Делал. Доску свечкой натирал, чтобы мел скользил? Натирал. Магниевую бомбочку замедленного действия приспосабливал за распахнутым окном в теплый майский день? Помнишь, как шарахнуло, и историчка в истерике выбежала из класса? Помнишь. Кнопки на учительский стул подкладывал? Подкладывал. Пьяным на уроки приходил? Было и такое. Тогда получите, Владимир Андреевич, и распишитесь.

Сквозь черную паутину яблоневых веток завиднелось двухэтажное кирпичное здание. Обогнув интернат, Зуев вошел в школьный двор, наполовину перегороженный хоккейным кортом. У парадного входа, несмотря на морозец, бегали налегке – без пальто и шапок – дуралеи-пацаны. Непроницаемыми окнами школа недобро наблюдала за Владимиром Андреевичем, и он, чувствуя влажное касание взгляда, повел плечами, словно в температурном ознобе. «Глупости! Все будет хорошо. Я спокоен, я доволен, попробуй прошиби меня!» Он решительно пнул попавший под ноги сухой комок снега.

«Здравствуйте, Владимир Андреевич!», – закричали пацаны. «Здравствуйте. Почему раздетые? Так и заболеть недолго», – благодушно сказал Зуев. «А мы закаленные». Он шагнул в теплое нутро школы. «Здравствуйте!», – загалдели детские голоса в вестибюле. «Доброе утро!», – громко провозгласил Зуев. Поднявшись на второй этаж, он отпер кабинет английского языка и разделся, втиснув пальто с шапкой в стенной шкаф, набитый мятыми рулонами грамматических таблиц. За ночь кабинет выстудило. Владимир Андреевич пощупал холодные ребра батареи, взял из ящика учительского стола гаечный ключ 14х17, выданный директором после первых заморозков. Из-под ржавого болта, ослабленного Зуевым на несколько оборотов, с шипом рвался воздух; когда начинала пузыриться горячая вода, Зуев затягивал болт накрепко. Батареи быстро теплели.

По расписанию первыми были пятиклашки. Пока Владимир Андреевич готовился к уроку, они постепенно накапливались в кабинете и после звонка послушно стояли у парт, приветствуя учителя. Единственный класс, с которым Зуеву было легко. Одни мальчишки и девчонки учились усердно, поверив Владимиру Андреевичу, что иностранный язык пригодится им для путешествий по странам и континентам; на других – лоботрясов и тугоумных – достаточно было прицыкнуть, чтобы они сидели тихо, как мыши. Огрызался только Вахрушев, башкастый рассудительный мальчик. Поначалу он получал у Зуева «пятерки», но потом рвение его угасло, и на уроках английского он стал рисовать в блокноте «войнушку». В прошлый раз, когда Владимир Андреевич наругал его за невыполнение домашних заданий, Вахрушев проворчал, краснея: «А зачем мне голову чем попало забивать? Я по-английски-то с коровами буду разговаривать?» Зуев, пребывая в подавленном настроении, не нашел, что ответить, и вкатил Вахрушеву очередной «двояк». Сейчас, в то время, как Владимир Андреевич знакомил «пятый» с новой буквой английского алфавита, Вахрушев вновь «воевал», надувая щеки и потихоньку «стреляя» губами.

– Вахрушев, мне тебя жалко, – сказал Владимир Андреевич, прохаживаясь между рядами парт. – Если ты не будешь знать основ, значит ничего не поймешь и в следующих классах. А что тебя ждет после школы – неизвестно.

Вахрушев неохотно закрыл блокнот.

– У меня мамка с папкой живут без английского и горя не мыкают, – ответил он, краснея.

«Вдруг он и есть «гнусавый»? – подумалось Зуеву. – Нет, нет, у него слишком честные глаза».

– Ну, ты еще про бабушку с дедушкой нам расскажи, – усмехнулся Зуев. – Может, тебе вообще учиться не нужно? Ведь есть люди безграмотные и ничего – живут себе, поживают. Зачем же ты учишь, к примеру, историю, математику?

– Историю читать интересно, там про египтян да про римлян. А математика пригодится считать чего-нибудь.

– Английский, значит, не пригодится? Вот поедешь за границу по какому-нибудь делу и надо будет тебе с иностранцем поговорить, а ты ни бе, ни ме, ни кукареку…

Ребятишки захихикали.

– А я не поеду за границу, мне и в деревне делов хватает. Если что, телевизор посмотрю, – уверенно защищался Вахрушев.

– Ка-а-кой ты наивный! – Зуев засмеялся. – Да жизнь может тебя забросить туда, куда ты и не думаешь, не гадаешь! Вдруг у тебя появится возможность стать разведчиком? Вдруг предложат? Вот и сядешь ты в лужу: какой же ты разведчик без иностранного языка?

Вахрушев молчал, крутя в пальцах ручку. Для него, видимо, было открытием то, что героическая разведка имеет что-то общее со скучнейшим заучиванием английской абракадабры.

– Ребята, чтобы стать гармонично развитыми людьми, вам надо учить все, что дают в школе, – продолжил Владимир Андреевич. – И математика, и история, и английский, и другие предметы – все может в жизни пригодиться. И не слушайте тех, кого лень-матушка заела…

– Меня так и так в разведку не возьмут, – подал голос Вахрушев. – Вы вон как хорошо знаете английский, а не разведчик. Мне тем более не светит.

– Ты почему такой бестолковый-то? – Зуев в добродушном недоумении развел руками. – Разведку я просто как пример привел. Ты пойми, что будущее – это темное пятно. Невозможно предугадать, каким ты будешь после школы, чем пожелаешь заниматься, что тебе пригодится, что не пригодится. Поэтому нужно быть во всеоружии. А то сейчас проваляешь дурака, потом спохватишься да поздно будет.

– Я баранку буду крутить, как папаня, – не сдавался Вахрушев. – Схожу в армию и шофером устроюсь. В деревне народу не хватает.