– Ну да. Я о нем и говорю. Так это было не в Узбекистане?

И тут Сергей рассказал Анне историю Алатая, которая так изменила жизнь журналистки.

Киев встретил путешественников неприветливо. Самолет затрясся всеми своими конечностями, издал совершенно изуверский вопль, тяжело вздохнул и плюхнулся на размокшее от дождя поле Борисполя, на котором не успели скосить дурноцвет еще с минувшего лета. В салоне раздались жидкие аплодисменты и командир уверенно порулил по дорожкам «Главных ворот страны».

После всех положенных формальностей, Сергей предложил подвести Анну до города, помог устроиться в гостинице «Днепр» и пообещал перезвонить завтра.

Звонок разбудил Анну около одиннадцати. Спросонья она не сразу узнала собеседника.

– Как вам Киев? Многие находят его замечательным.

– Сергей? Здравствуйте. Киев мне никак. Вы меня разбудили.

– О, тысяча извинений. Я хотел предложить свои услуги.

– Ничего. Я и так долго спала. А что до услуг, я с удовольствием ими воспользуюсь через сорок минут. Если вас это устраивает.

– Тогда я жду в баре.

У Сергея было два свободных дня после командировки. Потом начинались выходные. Впервые за несколько месяцев Анна почувствовала, что ей повезло.

Романа, правда, не получилось. Сергей ждал Анну в баре со своей женой Ольгой.

– Мне захотелось вас познакомить, – словно извиняясь за что-то, начал Сергей, – как раз сейчас Оля пытается создать журнал, и я самым бессовестным образом решил вас использовать.

Оля была милейшей девочкой лет двадцати пяти с чудными белокурыми кудрями, богемными манерами, изумительной красоты кистями рук и очень пристойным английским. Она сумела раздобыть деньги для издания англо-украинского синхронного журнала, что-то наподобие National Geographic.

Анне Ольга понравилась сразу и во всех смыслах. Даже больше, чем Сергей. Поэтому она не стала строго судить своего нового друга за желание похвастать таким сокровищем.

– Начнем с осмотра достопримечательностей, – предложил после завтрака Сергей.

– Нет, если вы не против, с какой-нибудь хорошей библиотеки. Вы заинтриговали меня историей Алатая-Горовица. Гулять будем потом.

На поиски информации о загадочном летчике были брошены все ресурсы, доступные семье Дубин. Результат оказался скромным. Не чета ресурсам.

Кроме того, что Сергей уже рассказал американке, было найдено несколько ссылок на литературу, где упоминались политические контакты Алатая с Мухаммедом Бен Юсуфом28 (еще до воцарения последнего на марокканском престоле в августе 1957 года) и будущим президентом независимого Туниса Хабибой Бурибой29. Контакты эти в большей мере сводились к маджахедскому движению периода освободительной войны.

Судя по всему, Алатай проявил себя незаурядным военным стратегом и дерзким политическим мыслителем. Особенно заметным его влияние на арабских лидеров было в период войны с французами.

После обретения независимости Тунисом и Марокко, имя Алатая вспоминается все реже. Несколько раз он упоминается в исторических трудах в связи с попыткой возродить виноградарство в Алжире после изгнания оттуда итальянских колонистов и идеями строительства Алжирского исламского социализма. Последний раз имя Алатая звучит в конце 1976 года в одном из публичных выступлений Хуари Бумедьена30 на заседании Организации “Исламская конференция” в Джидде в связи с идеей объединения стран Магриба в единое исламское конфедеративное государство с представительским центром в Триполи. Но тогда Бумедьен говорил про Алатая как про классика, очевидно, уже покинувшего сей суетный мир.

Работ самого Алатая, похоже, не сохранилось нигде. Из всех его фантастических идей наибольшую популярность получила идея естественного синтеза рекомендаций Корана и теоретических основ марксизма. Самым вульгарным образом часть этих идей претворились в государственном управлении Ливией рубежа 70–80-х годов известным всему миру любителем белых верблюдов М. Каддафи31.

Ничего о личной жизни мудреца неизвестно. Даже где и когда он умер. Будто бы его и не было вовсе. Равно, как и его идеи глобального объединения мусульман от Пакистана до Марокко. Именно таким видел Новый Магриб Алатай.

Сергей, умница и наверняка гордость своих учителей, вспомнил даже, что был некий документ, осуждающий алатизм, так и не принятый Организацией Африканского Единства…

Анну огорчило другое – они не нашли даже намека на то, что легендарный Алатай и советский летчик А. Горовиц одно и то же лицо. А этого так хотелось!

Вечер компания провела у Сергея дома. Анна от души набаловалась с потешным хозяйским таксом по имени Примус, наслушалась интереснейших планов Оли по созданию журнала и разбила чашку из сервиза «Мадонна», когда помогала хозяйке мыть посуду.

Поскольку по части расследования истории Алатая были использованы практически все видимые возможности, приниматься следовало за геройского летчика. Было решено, что прямо с завтрашнего утра Ольга и Анна (Сергей по долгу службы оставался в Киеве) отбудут на украино-молдавскую границу, точнее в город Могилев-Подольский, где попытаются установить хоть какую-то связь между Горовицем и Алатаем. В их распоряжении был автомобиль семьи Дубин, Сережины связи и неделя до истечения срока визы Анны Шоу в Украине.

11. Распределение грешников

                                    Обман, который всем сердцам знаком,

Приносит вред и тем, кто доверяет,

                                    И тем, кто не доверился ни в чем.

                                                            AD.XI.52

Жолда Красноглазый, в маргинальности которого мог усомниться лишь тот, кто не знает значения этого слова, на самом деле был, как сказали бы теперь, убежденным идейным борцом. Он не был Робином Гудом, его идея не была столь узкой. Грабил и убивал он не из чувства справедливости, не из желания помочь, хоть таким способом, своей несчастной, раздираемой на части родине, не из алчности, не из чувства мести. Просто он относился к категории тех людей, которые знают, как надо. Без особых объяснений.

Всю непутевую разбойничью жизнь Жолды можно разделить на три неравные как по продолжительности, так и по содержанию части. Причем, уловить взаимосвязь между ними, не зная, что относятся они к одному и тому же человеку, практически невозможно.

К первой части относились неразумное детство, отрочество и юность, вплоть до вполне успешной службы в реестровом казачестве. Вся эта часть жизни, самая продолжительная во времени, но и самая беспомощная в понимании происходящего внутри и снаружи, выглядела, как разлитая по вареникам сметана. Вроде ее много, но, вроде, она и не главная.

Никаких других образов, заставляющих оглянуться, в той жизни не осталось. Старый рыбак, тянущий из реки пустой невод, разрубленный пополам поросенок у сгоревшего сарая, высохшая трава, торчащая соломой из-под снежного наста, мать, плачущая над раздавленным куриным яйцом, из которого ожидался цыпленок, старый хромой пес, умеющий по команде вытирать морду, будто умывается. Вот, пожалуй, и все.

Потом к этому добавились серый жупан, пахнущий квашеной капустой, запах клинка и пороха, и, наконец, чавкающая плоть стареющей вдовы (очень похожей на мать) в хлеву, среди запахов свежего навоза и сбруи. Вдовьи ласки никак не осели в памяти Жолды, потому и первый опыт обладания со временем стерся в пыль.

Образы второй части жизни были конкретнее и холоднее. Их было больше, и они были ближе. Пожалуй, самым значимым из этих образов был образ ушедшего страха. На его месте образовалась пустота, которая требовала заполнения. Замену страху и искал Жолда с того момента, когда он, тридцатитрехлетний казак, поднял бунт в Шаргородском имении сотника Ланскоронского.