В те первые месяцы The Psychedelic Stooges усердно репетировали, примерно по полчаса каждый вечер, на умопомрачительной громкости. Джимми Сильвер слышал эти упражнения и отметил, что парни прекрасно пародировали своих анн-арборских соперников: «Они могли имитировать стиль Боба Сигера, Теда Ньюджента, The Rationals, причем получалось лучше, чем в оригинале». Сильвер подумал, что из этого можно извлечь выгоду, и попытался убедить ребят записать демо-материал для других ансамблей, но получил отказ. Джим с Роном, наоборот, сосредоточились на производстве музыки, не связанной ни с одним стилем, неструктурированной и существующей на чисто бессознательной, интуитивной основе. Это должно было быть идеальное сочетание высоколобости и дурацкости. Джим привнес все, что знал от Боба Шеффа об авангарде, а Рон и Скотт – честную тупую рок-н-ролльную агрессию. Хотя на самом деле сочетание было несколько сложнее: как отмечает Джим, «Рон как инструменталист и автор обладает изяществом, которого мне недостает». Впоследствии возникли споры, кто что написал, и Игги Поп заявлял, что всю музыку до последней ноты сделал сам, однако ясно, что большинство ранних песен возникло из роновских идей и риффов. Гитарный стиль Эштона прост, его умный минимализм и мощная подача носят сильное влияние ультраагрессивной гитары Пита Таунсенда, которого он когда-то слышал в Лондоне. Но слепить песню из хаоса идей – медленный процесс. Как вспоминает Джимми Сильвер, репетировать больше сорока пяти минут был для них страшный напряг, они «физически не могли играть больше пятнадцати, максимум двадцати минут подряд».

Хотя участники группы, как правило, называют своим первым профессиональным выступлением разогрев перед Blood Sweat and Tears в «Гранде» 3 марта 1968 года, на самом деле дебютом можо назвать 20 января, когда они заменили The Amboy Dukes перед новым составом Скотта Ричардсона Scot Richard Case. Хиппово-торчковая публика, собравшаяся на этот концерт, понятия не имела, что ей предстоит.

На первых концертах в «Гранде» Джим Остерберг наконец оставил дома гавайскую гитару и выступил как фронтмен. Сам он описывает эти ранние выступления как наивные, под сильным влиянием своих тогдашних героев: «Быть Джимом Моррисоном и Миком Джеггером – вот чего мне хотелось. Это было настолько очевидно, что меня следовало бы называть Миком Моррисоном!» Но Джим Моррисон никогда не выходил на сцену в белой викторианской ночнушке, самодельном серебряном парике, белом гриме и вооруженный пылесосом. Выглядела группа так, что в течение 45-минутной поездки, по словам Рона Эштона, реднеки несколько раз пытались столкнуть их с дороги, а охранник клуба взглянул на Игги, украшенного алюминиевой бахромой, и произнес: «Это что еще такое? Механический человек, что ли?»

Хозяин клуба Расс Гибб принял костюм вокалиста невозмутимо («Он напоминал жестяного человека из “Волшебника страны Оз”») и терпеливо выслушал его объяснения относительно трудностей с подключением «Остерайзера», который показался Рассу чем-то вроде туалетного бачка. Доброжелательный энтузиаст, всегда готовый к тому, что «ребята» выдумают что-нибудь новенькое, Расс вышел из офиса глянуть их выступление и нашел его впечатляющим: энергичный рок-н-ролл в духе The Who и Хендрикса или, скажем, MC5, но гораздо больше свободы. Игги пел в пылесос, Рон и Дэйв подхватывали его вокальные линии и превращали их в длинные повторяющиеся риффы, а Скотт Эштон держал первобытный бит а-ля Бо Диддли на 55-галлоновых бензиновых баках, тимбалах и видавшем виды железе.

Психоделическое начальство в лице Джона Синклера и Расса Гибба билось в экстазе. «Чистое шаманство, иначе не скажешь, – заявляет Синклер. – Говорят о шаманстве Джима Моррисона, но это было гораздо круче». MC5, которые почти в полном составе были на концерте, сочли его «просто невероятным», говорит Бекки Тайнер, подружка и впоследствии жена их вокалиста Роба Тайнера. За следующие несколько месяцев Игги хорошо узнает, что такое смотреть на застывшую в ужасе публику, чьей единственной явной реакцией было – смеяться или уходить. Ближе к ночи в офис Расса явилась девушка с вопросом, какого черта он нанимает таких «странных» музыкантов. «Он был слишком альтернативен для этих провинциальных ребят, – поясняет Гибб. – Наверное, она никогда не видела ничего более захватывающего, чем кино с Дорис Дэй». Несмотря на равнодушие публики, местный репортер Стив Сильвермен назвал The Stooges самым впечатляющим из всего, что можно увидеть в «Гранде», а аккуратных, базирующихся на каверах Scot Richard Case припечатал слабеньким поощрением. The Stooges, писал Сильвермен в этом первом упоминании их в прессе, «играют электронную музыку с контролируемым фидбэком, “квакушкой”, слайд-гитарой и подгруженным басом, а также вокальным скэтом и нео-первобытным воем».

В течение следующих недель Stooges вновь и вновь возвращались в «Гранд», где разогревали Blood Sweat and Tears, Слая Стоуна и Джуниор Уэллса. Чаще всего, однако, они делили сцену с MC5, которые уже могли собирать в старый викторианский зал по 800 человек и продвигать своих, как они их называли, «младших братцев». Мессианское рвение Джона Синклера захватило Джимми Сильвера и его подопечных, это была заразительная вещь, особенно для музыкантов, которые, говорит Сильвер, «считали себя звездами с первого же дня» – при этом в основном находились под травой или кислотой.

Кислота, однако, могла быть и жестокой подругой, и лучшая иллюстрация тут – 21 апреля 1968 года, день, ознаменовавший двадцать один год пребывания Джима Остерберга на этой планете; день великолепного трипа для гитариста Stooges и ужасающего – для вокалиста.

Рон Эштон вспоминает, как в этот ветреный, солнечный день вместе с прекрасной девушкой запускал воздушного змея, оба они были слегка под кислотой и видели лица в облаках. В тот день он потерял невинность и, вернувшись в Fun House, вместе с подругой слушал новую пластинку The Byrds The Notorious Byrd Brothers. Причудливая нежность таких песен, как “Goin’ Back” или “Dolphin Smile”, прекрасно подходила к этому дню, настолько совершенному и ничем не испорченному, что Рон никогда больше не принимал кислоту, зная, что ни один будущий трип не сравнится с этим.

Не все песни на этом альбоме The Byrds были такими выдающимися; один из наименее удачных треков, “Tribal Gathering”, представлял собой достойную забвения хипповую размазню на пять четвертей, под сильным влиянием “Take Five” Дэйва Брубека. Песня бесцельно и монотонно катится, пока музыкантам не надоедает, и на восемь тактов они просто меняют бит на жесткий примитивный двухнотный рифф. Этот фрагмент ничем другим не примечательной песенки застрял в психоделизированном мозгу Рона.

Вечер должен был стать достойным продолжением дня, ведь они опять выступали в «Гранде», на разогреве у The James Gang, в то время как на афише значилась группа Cream. Как и на все тогдашние выступления, был запланирован совершенно новый сет, и Джим Остерберг заранее заезжал на неделе в клуб, чтобы привезти и водрузить перед сценой пятифутовый бензиновый бак, «играть» на котором должен был Джимми Сильвер. Ради праздника Игги закинулся двойной дозой кислоты “Owsley Orange Sunshine”. Но едва выйдя на сцену, музыканты обнаружили, что из-за ошибки подключения вместо всепобеждающего грохота из «маршалловских» усилителей доносится лишь жалкое урчание: «Звуковой эквивалент эректильной дисфункции», – с содроганием вспоминает Игги. Пришлось оборвать вступительный номер и ждать, пока починят технику. Толпа же в нетерпении принялась распевать: «“Крим” да-вай! “Крим” да-вай!»

Игги решил принять вызов. Он забрался на огромный бензиновый бак и встал в позу ренессансной статуи, «чтобы стать громоотводом для этой ненависти», в то время как толпа распевала все громче и агрессивнее. Наконец «маршаллы» вернулись к жизни, и шоу продолжалось. «Но хорошо сыграть не получилось», – говорит Игги, который, несмотря на всю свою браваду, был чрезвычайно огорчен враждебностью толпы, особенно в своем «чувствительном» галлюцинаторном состоянии.