Уго Домингес и еще один его ровесник завели многообещающего пса весом сорок пять килограммов, помесь ротвейлера, кормили только сырым мясом, не подпускали ни к другим собакам, ни к людям, в качестве тренировки заставляли бегать часами, пока он не падал замертво; дразнили его, провоцируя нападение; доводили до неистовства, пичкая наркотиками и вводя жгучий перец в задний проход. Чем больше собаку мучили, тем яростнее она сражалась. Хозяева отправлялись в самые бедные кварталы Окленда и Ричмонда, где было полно бродячих псов, привязывали к дереву суку в течке, ждали, пока, привлеченные запахом, набегут уличные кобели, потом ловили их сетью, запихивали в багажник и отвозили к ротвейлеру для тренировки.
В этот понедельник праздновали годовщину Джорджа Вашингтона, который родился в феврале 1732 года, а заодно с ним чествовали и других президентов Соединенных Штатов: в магазинах предоставлялись скидки, всюду развевались флаги, по радио и телевидению передавали патриотические программы, в парках для детей устраивали веселые игры. День выдался облачный, стемнело рано, и в половине восьмого вечера, когда Боб Мартин присоединился к облаве, организованной полицейскими из Сан-Рафаэля, мрак уже был непроглядным. Петра Хорр с подругой-журналисткой и фотографом ехала впритык за вереницей из пяти машин: три принадлежали полиции Сан-Рафаэля, две — полиции Сан-Франциско; весь караван бесшумно, с потушенными фарами вступил в промышленную зону, пустынную в такой час.
Перед старым складом стройматериалов, который не использовался уже несколько лет, вдоль тротуара были припаркованы машины: Боб Мартин сразу понял, что его информатор передал верные сведения. Своими успехами в карьере инспектор был в значительной степени обязан стукачам; работать без них было бы очень трудно, поэтому Боб защищал их и всячески пестовал. По его приказу два офицера записали номера машин, которые позже будут пробиты по базе данных; другие по-тихому окружили склад, перекрыв возможные выходы; Мартин лично возглавил атакующую группу.
Кто-то забил тревогу, послышались крики по-испански, люди тотчас же бросились к выходам целой толпой, превосходящей полицию и численностью, и силой; было среди множества мужчин и несколько молодых женщин, которые визжали, царапались и брыкались. В считаные секунды фары патрульных машин зажглись, улица огласилась командами, ругательствами, даже отдельными выстрелами в воздух. В ход пошли дубинки. Задержали с дюжину мужчин и пять женщин, остальным удалось удрать.
В ангаре, где до сих пор еще громоздились кирпичи и гнутые рельсы, среди табачного дыма, оглушительного лая и запаха пота, была устроена импровизированная арена, три на три метра; барьер из досок высотой где-то метр двадцать ограждал публику от разъяренных животных. Чтобы лапы у собак не скользили, пол на арене был покрыт обыкновенной ворсистой тканью, пропитанной кровью, как и деревянная обшивка. В клетках или на цепи сидели собаки, которые еще не бились, а в дальнем конце склада испускали последний вздох побежденные. Боб Мартин подключил Общество защиты животных: у входа стояла машина, и два ветеринара готовы были прийти на помощь по первому зову.
Уго даже не пытался бежать, будто знал, что деваться некуда. Он заподозрил что-то, уже когда мать и сестры, давно переставшие вмешиваться в его жизнь, стали слезно умолять не выходить этим вечером из дому. «У меня дурное предчувствие», — уверяла мать, но таким неискренним тоном, с таким бегающим взглядом, что парень понял: предчувствие тут ни при чем, они же его и заложили. Что известно матери и сестрам? Уго был уверен: достаточно, чтобы его погубить. Они знали о ротвейлере, они обнаружили чемоданчик со шприцами и прочей экипировкой, решили, что все это служит для употребления наркотиков, и устроили такой скандал, что Уго вынужден был объяснить: речь идет попросту об аптечке скорой помощи. Хозяева собак не могли отвозить раненых животных к ветеринару — тот сразу же определил бы укусы, — им нужно было научиться зашивать раны, делать перевязки, колоть в вену физиологический раствор и антибиотики. Вложив в своих чемпионов время и деньги, они пытались их спасти, если оставалась надежда; если нет, бросали в канал или оставляли на дороге, будто бы их сбила машина. Никто не расследовал гибель собаки, даже если она и была вся искусана. Только одного мать и сестры, скорее всего, не знали: сообщив о боях в полицию, они приговорили к смерти и его, и себя — если Южане или те, кто крышует собачьи бои, два безжалостных корейца, узнают о предательстве, все поплатятся жизнью, даже маленькие племянники Уго. А эти люди всегда обо всем узнавали.
Инспектор обнаружил Уго Домингеса скорчившимся в углу, за мешками с гравием. Он и не думал убегать: он решил, что единственный способ отвести подозрения от себя и своей семьи — сесть в тюрьму. Камера для него безопаснее, чем улица, там его никто не заметит, он смешается с другими латиноамериканцами: очередной Южанин, угодивший в Сан-Квентин. Он отсидит срок, и его вышлют. Что он станет делать в Гватемале, незнакомой и враждебной стране? Примкнет к тамошней банде, что же еще.
— Который твой чемпион, Уго? — спросил Боб Мартин, направив луч фонарика ему прямо в глаза.
Парень показал на пса, сидящего на цепи, крупного и тяжелого, испещренного шрамами: кожа у него на морде была сморщена, будто от ожога.
— Этот черный?
— Да.
— Две недели назад, во вторник, седьмого февраля, твой пес выиграл важный бой. Ты положил в карман тысячу долларов, и Южане получили столько же, с учетом комиссионных корейцам.
— Первый раз об этом слышу, мусор.
— Мне не требуется твое признание. Собачьи бои, Уго, — отвратительное преступление, но ты, поскольку при одном из них присутствовал, получишь алиби и спасешь свою шкуру, иначе тебя обвинили бы в убийстве Рэйчел Розен, а это куда серьезнее. Развернись, руки за спину! — скомандовал Боб Мартин, приготовив наручники.
— Передай моей матери, что я никогда ей этого не прощу! — На глазах у паренька вскипали злые слезы.
— Твоя мать здесь ни при чем, наглый ты сопляк. Ты разбиваешь сердце бедняжке Элсе.
Пятница, 24 февраля
Дом Селесты Роко в Хейт-Эшбери принадлежал к числу «раскрашенных дамочек», к сорока восьми тысячам строений в викторианском и эдвардианском стиле, которые в Сан-Франциско вырастали как грибы между 1849 и 1915 годами: иные здания привозили по частям из Англии и складывали, как головоломку. Этот дом был почтенной, более чем столетней реликвией, его построили вскоре после землетрясения 1906 года, и он знавал как славные, так и тяжелые времена. Во время обеих мировых войн дом был самым оскорбительным образом выкрашен в цвет военного корабля, поскольку на флоте обнаружился избыток серой краски; но в 1970 году здание реконструировали: фундамент укрепили бетоном, а фасад покрасили в четыре цвета: фон — в ярко-синий, лепнину — в голубой и бирюзовый, окна и двери — в белый. Дом, темный, неудобный, настоящий лабиринт из маленьких комнат и крутых лестниц, недавно оценили в два миллиона долларов как достояние истории и городскую достопримечательность. Роко в свое время приобрела его за гораздо меньшую сумму, использовав сбережения, накопленные благодаря удачным инвестициям, угадать которые помогали астрологические прогнозы относительно котировок на Уолл-стрит.
Индиана Джексон, одолев пятнадцать ступенек, поднялась на крыльцо, позвонила в звонок, залившийся нескончаемым венским вальсом, и вскоре крестная ее дочери открыла дверь. Селеста Роко была избрана крестной Аманды благодаря многолетней дружбе с доньей Энкарнасьон Мартин; к тому же она была практикующей католичкой, несмотря на то что Ватикан осуждал практику гаданий. Предки Селесты были хорватами, они познакомились и поженились на корабле, который доставил их на Эллис Айленд в конце девятнадцатого века. Супруги обосновались в Чикаго, городе, который не зря называли второй столицей Хорватии, столько иммигрантов из этой страны прибыло туда. Семейство, члены которого сначала работали на стройках и швейных фабриках, все ширилось и распространялось в другие штаты, с каждым поколением добиваясь большего процветания; особенно разбогатели, открыв продуктовые магазины, те, кто обосновался в Калифорнии. Отец Селесты первым окончил университет, потом и она получила диплом психиатра и даже занималась этой профессией короткое время, пока не открыла, что астрология — более легкий и эффективный способ помочь клиентам, чем психоанализ. Сочетание академических и астрологических знаний оказалось столь плодотворным, что очень скоро от клиентов не было отбою, люди дожидались консультации месяцами. Тогда Селесте пришло в голову, что можно вести программу на телевидении, чем она и занималась вот уже пятнадцать лет. Потом с помощью молодежной команды вышла и в Интернет. На экране она появлялась в темном костюме безупречного покроя, в шелковой блузке, в ожерелье из жемчужин величиной с черепашье яйцо, с изящным узлом светлых волос на затылке и в старомодных очках в форме кошачьего глаза, каких никто не носил с пятидесятых годов. Все это соответствовало образу солидного, немного консервативного психиатра юнгианской школы, но дома Селеста наряжалась в кимоно, купленные в Беркли. Кимоно Т-образной формы, с широкими рукавами, так естественно выглядящие на гейше, не очень-то подходили ширококостной хорватке, но Селеста носила их с достаточным шиком.
