– Как священник слушал твою маму, – говорит Пол.

– Думаю, да. Я часто здесь пряталась во время службы. Иногда даже курила, пока никто не видел.

– Бунтарка, – говорит Пол.

– Едва ли.

– Сколько тебе тогда было?

– Лет одиннадцать, – отвечаю я. – Я могла часами тут сидеть, представляя, как Александра жила, как она выглядела. Я решила, что у нее были темные волосы, как у меня, и что она мечтала стать писательницей, но поскольку она была всего лишь маленькой девочкой и жила в начале девятнадцатого века, никто не воспринимал ее всерьез. Поэтому она бросилась в море, ведь иначе жизнь не имела смысла. По крайней мере, такую историю я придумала.

– Хорошая история, – говорит Пол. – Хотя скорее всего она умерла от туберкулеза, как и большинство людей в то время.

– Ага, скорее всего, – соглашаюсь я. – Помню, когда я в последний раз сюда пришла, чуть не умерла со страху. Не знаю, что на меня нашло, но я решила вызвать ее дух и твердила без конца: «Александра Уэйтс, Александра Уэйтс». А потом вдруг услышала, как кто-то произнес мое имя. Мое полное имя.

– Серьезно? – нахмурившись, спрашивает Пол. Видно, что такие разговоры ему не по душе.

Я киваю и, глядя на крылья ангела, вспоминаю, как тогда перепугалась, как бежала всю дорогу к церкви, оглядываясь, не преследует ли меня Александра.

– Реально жутковато, – поеживаясь, говорит Пол. – Терпеть не могу такие истории. Мне от них не по себе.

Когда мы оставляем старые могилы позади, он выглядит сбитым с толку, и я улыбаюсь. Не думала, что его так легко напугать.

– Не волнуйся, – говорю я, направляясь в сторону новых могил. – Салли сказала мне много лет спустя, что проследила за мной от церкви и спряталась за деревом. Это она испугала меня до полусмерти.

– На нее похоже, – тихо говорит Пол. – Она до сих пугает нас до полусмерти.

Я киваю, и мы идем дальше; перед глазами проносятся имена и цифры: Хелен Стамп, 56 лет; Джуди Тернер, 78 лет; Морган Хает, 6 месяцев; Иэн Сент Клэр, 30 лет. На некоторых надгробиях размещены фотографии, а те из них, где похоронены дети, украшены воздушными шарами и картинками мультяшных персонажей. Над белым надгробием, зловеще улыбаясь, болтается на ветру шарик с Микки-Маус.

– Ты только посмотри, – замечает Пол, когда мы проходим мимо крохотной могилки. – Шесть месяцев. Не время умирать, а? Совсем не время.

Я мотаю головой, пытаясь не думать о той ужасной ночи, но стоит сделать шаг, и я снова куда-то проваливаюсь. Чтобы не упасть, хватаюсь за плечо Пола; подняв голову, я замечаю куст шелковицы и чувствую, что мама где-то рядом. Она пришла меня поддержать.

– Похороните меня под кустом шелковицы, – шепчу я.

– Что это значит? – спрашивает Пол.

– Так, ничего особенного, – отвечаю я. – Просто воспоминание о маме.

Эти слова она написала на последней странице своего молитвослова. Я никогда не понимала их значения, но запомнила навсегда. Теперь все стало на свои места. Она хотела, чтобы ее похоронили рядом с сыночком.

– Как это место на тебя действует, – говорит Пол. – Будит воспоминания.

– Да, – отвечаю я, проходя мимо надгробных плит, ведущих к шелковице.

Мимо Риты Мазерс, которая «покоится здесь с миром» с 1987 года, и мимо Джима Картера, «маленького ангела, улетевшего на небеса» тридцать лет назад, и вот мы на месте. Простой прямоугольный кусок гранита, скромный и неприметный – последнее пристанище моих родителей и брата.

Я вижу имя отца, и внутри все леденеет. Почему она пожелала покоиться рядом с ним? Но затем я вспоминаю о шелковице. Здесь похоронен Дэвид. Чего еще она могла желать?

– Вот мы и пришли, – говорит Пол, пропуская меня вперед. – Слава богу, каменщики успели все закончить до твоего приезда.

– Ага, – бормочу я, крепко сжимая в руках букетик душистого горошка.

На траве у надгробия лежат засохшие, увядшие цветы, оставшиеся с похорон. Отложив их в сторону, я кладу на землю свежий душистый горошек. Вдыхая запах земли, смешанный с нежным ароматом цветов, я сажусь на колени и читаю надпись на надгробии. Вот и все. Мамина жизнь и смерть в трех коротких строчках.

Я пропускаю строки, посвященные отцу, и читаю надпись в самом низу надгробия.

Закрыв глаза, я пытаюсь представить, как бы выглядел мой брат, когда вырос, чем бы он занимался. Однако, как и Александра Уэйтс, это просто имя, выгравированное на камне. Если бы только я могла его вспомнить. Вдыхая аромат душистого горошка, сажусь на траву и провожу пальцами по буквам его имени.

Только я собираюсь подняться, раздается крик.

– Что это? – спрашиваю я Пола.

Он стоит надо мной; лица не разглядеть из-за солнца.

– Что именно?

– Этот… шум, – отвечаю я, прикладывая палец к губам. – Слушай.

– Ничего не слышу, – говорит Пол. – Если это только не твоя подружка, как там ее? – нервно смеется он.

– Это… – начинаю я. – Забудь. Наверное, чайка.

Но я знаю, что это не чайка. Это старуха. Когда же она оставит меня в покое? Я снова опускаюсь на колени около могилы.

– Салли рассказывала мне немного о вашем брате, – говорит Пол, опускаясь на колени рядом со мной.

– А что рассказывала?

– Совсем чуть-чуть; просто что у нее был братик, который умер еще до ее рождения. Что произошел несчастный случай.

– Да, – говорю я. – Я его не помню. Мне было всего три, когда его не стало. Он был совсем малыш. Однажды мама взяла его с собой на пляж, и он начал тонуть. Она пыталась его спасти, но море штормило, и его унесло. Это все, что я знаю. Мама не любила об этом говорить.

– Твоим родителям, наверное, пришлось очень тяжело.

– Очень. Они так и не оправились. Все наше детство мы с Салли пытались их помирить. Но не вышло.

– Непросто быть родителем, – говорит Пол. – Или, в моем случае, отчимом.

– Да, но это не одно и то же, – возражаю я. – Ты знаешь, что однажды увидишь Ханну снова. Но когда твой ребенок умирает…

Я проглатываю слова. Это место начинает действовать мне на нервы.

– Ты никогда не хотела остепениться, ну, там, завести семью? – спрашивает он.

Я мотаю головой.

– Даже на примете никого нет? – шутливо спрашивает он. – Неужели никто не ждет тебя в твоей роскошной лондонской квартирке?

– Я тебя умоляю, Пол, – говорю я, поднимаясь. – Ты же знаешь, что я – заядлая холостячка. Расскажи мне лучше про похороны. Много народу пришло?

– Немало, – отвечает он.

– Правда? – давлю я.

– Да, – отрезает он. – Я твою маму не подвел, ясно? Проводили ее как надо.

Вздохнув, он смахивает с лица упавшую прядь волос. Он вдруг выглядит опустошенным.

– Прости. Ляпнула, не подумав. Я знаю, как нелегко тебе пришлось в последние пару недель, и я очень благодарна за все, что ты сделал для мамы.

Я кладу руку ему на плечо, и он улыбается.

– Правда было непросто, – говорит он. – Но мы справились. Все позади.

Я смотрю, как он поднимает букет душистого горошка и ставит его в каменную вазу у могилы.

– Пришли все давние знакомые твоей мамы, – говорит он, поправляя цветы в вазе. – Твоя тетя Мэг из Саусенда и несколько приятелей твоего отца из паба.

– А Салли? Она была?

Он опускает руки на камень и закрывает глаза.

– Пол?

– Она… она неважно себя чувствовала, – говорит он. – К тому же…

– Что такое, Пол? Скажи мне.

Он сдается:

– Узнав, что случилось с мамой, она словно с катушек слетела. Заперлась на веранде с ящиком алкоголя и выходит, только когда я на работе, чтобы купить еще. Не моется и почти не ест. Я уже не знаю, что делать, Кейт. Мне страшно. – Он закрывает лицо руками.

Я сажусь на колени рядом с ним и кладу руку ему на плечо.