Неверность слову, или...
Проблема несоответствия слова и дела стала проблемой так давно, что уже не различишь ее истока. Можно предположить, что не держащий слова просто... занят делом. Однако, предвидя ироническое и недоверчивое отношение читателя к этому предположению, я спешу подыскать более серьезные объяснения названному недостатку.
Держать слово в наш разговорчивый век чрезвычайно трудно. Трудно хотя бы по причине небеспредельности человеческой памяти. Ведь, право же, невозможно удержать в голове все то, что произнесет собственный язык в течение хотя бы одного беспокойного дня. А если такие дни нескончаемой чередой тянутся из месяца в месяц? И даже из года в год? Эх, суета суесловия...
Так уж странно устроена наша цивилизация, что все только говорят. Никто не хочет слушать, и потому быть услышанным -- редкая удача. Не приученный слушать, человек сам не слышит, что он болтает. А если он не слышит собственных слов, то было бы странно, если бы он их держал. Как держать, если толком не знаешь что?
Или еще одна особенность нашей жизни: никто не ищет в словах то содержание, которое вложил в них говорящий. Все готовы откликаться лишь на расхожие, общеупотребительные значения слов, а значит, понимают их в самом плоском, истершемся, пошлом смысле. Оттого и получается, что даже сам перестаешь принимать собственную речь за свою. Никто уже не вкладывает в нее содержание собственной жизни; не стремится, напрягаясь и мучаясь, выразить в ней свои, только ему принадлежащие мысли, чувства, желания. Приученный всеобщим невниманием к небрежности, человек все чаще употребляет слова не в их собственном -- своем личном, выношенном -- смысле, а в обыденном, расхожем, общепринятом. Тогда ему сразу становится легко, слова сыпятся с его языка словно горох, он воспаряет на крыльях бойкой речи. Однако если слова существуют как бы между людьми, если их значения выражают не твой опыт, а нечто публичное, в реальности чего убедиться весьма трудно, то нужно быть величайшим глупцом, чтобы за этакие слова отвечать. С какой стати! Пусть отвечает тот, кто их выдумал! Из этого справедливого негодования и рождается неверность слову.
К слову сказать, и некоторые ученые-языковеды способствуют распространению в обществе суесловия. Ведь они полагают, будто есть между людьми одного народа некий единый, однозначный язык. Будто слова этого языка обладают некими самостоятельными значениями, никак не зависящими ни от воли и сознания, ни от жизни каждого. Какой бы жизнью ты ни жил, язык остается для всех единым и хранит свои строгие значения в словарях. Право слово, большей бессмыслицы я не слыхивал! Виданное ли дело, чтобы человек знал то, что в руках не держал и в себе не пережил? Все, что мы не знаем и не испытали, то определяем через хорошо известное. Когда первые каравеллы португальцев прибыли в Индию, местный очевидец так их описал: "Приплыли драконы, из чрева которых вышли невиданные люди, евшие белые камни и пившие кровь". Так преобразились в его сознании корабли, караваи хлеба и вино. Но то же самое происходит со всем, что для нас только слово. Пока мы не испытали того, что оно значит, до тех пор понимаем его по аналогии, от известного, приблизительно и неточно. Мало услышать название заморского плода, если ты ничего, кроме яблок да груш не отведывал. Никакими эпитетами, вроде "сладкое", "кислое", "терпкое", "горькое" тут не обойдешься. Надо увидеть, потрогать, надкусить, и только этим -- чуть-чуть знать. Так это всего лишь фрукт! А если коснуться более высоких материй? Ведь какие тонкости слово выражает -- как подумаешь, дух захватывает! Неужели можно всерьез полагать, что достаточно слово услышать или в словаре прочесть, через "кислое" да "терпкое" его определить и вот оно уже твое, слово-то? Фиг вам, извините за выражение.
Только если слово проступило через твою собственную жизнь, если напиталось твоими жизненными соками, если собственная твоя судьба (tutti!) -- тем, что ты претерпел, что испытал, чему радовался -- его вымолвила, тогда оно действительно твое -- слово. Без жизни человека слово смысла не имеет. Пустой звук оно тогда -- да и только. Поэтому слова произносятся не движением языка, а проживанием жизни. Как жизнь идет, такие и слова в каждом складываются. Произнести слово легко -- достаточно дикции; а вот вымолвить -- ох как трудно: требуется усилие души. Легко стать перед зеркалом и кричать "люблю, люблю!", а попробуй это слово впервые любимой вымолвить... Эх!
Ну, хватит, заболтался я с вами. Кто пережил, тот понял, а кто не понял, может быть потом сообразит. Впрочем, и не всем сказанное понимать надо.
И еще одно в завершение. Понятно должно быть из сказанного, что обманывает человек словами своими большей частью ненамеренно. Он просто не знает подлинного нрава слов. И думает, наивный, что любыми словами пользоваться можно, если научился их произносить и с другими сочетать. Честно, искренне, в радости начинает слова выговаривать, а на поверку, если вдуматься, сплошной обман получается. Что ж удивляться: не прожитое -- не нажитое.
В честолюбии содержится юношески пылкое приятие красоты и многообразия мира. Никто не относится к действительности с таким воодушевлением, как честолюбец. Он -- самый великий миро-устроитель, он полон неугасимого энтузиазма, он верит истово в будущее мира, и эту огненную веру обнаруживает неистовством своего самоутверждения. Честолюбец дерзок, пылок, чувствителен, даже если он подчеркнуто сдержан, сосредоточен, немногословен, даже если печален, робок или угрюм.
Вообще внешность и поведение его могут быть самыми различными, и мы скоро зашли бы в тупик, пытаясь выявить честолюбца по особым приметам и манерам поведения. Все его действия направлены к избранной цели, и потому сколь многообразны пути к ней, столь же различается его поведение. Поэтому сказанные в начале слова следует считать душевной особенностью натуры честолюбца, характеристикой его внутренней жизни. Поведение же его, и даже мысли о себе самом, могут оставаться предельно скромными, непритязательными, трудолюбивыми.
Чествование приятно каждому, но единственно честолюбец превращает стремление к почестям в главный нерв и смысл своей жизни. Идея величия манит его. В грезах сновидений он, должно быть, нередко видит себя слоном, а после пробуждения сожалеет: зачем он в самом деле не родился серым гигантом, или синим китом, или -- того больше -- Великим Морским Змеем!
Яркие, почти живые грезы развивают в честолюбце способность воображения, умение мечтать, а также неудовлетворенность малым. В отличие от тщеславия, которое все запечатлевается в эффектной вспышке, честолюбие является гораздо более глубокой и серьезной устремленностью жизни. Неудовлетворенное честолюбие способно сжечь человека изнутри, и оттого даже вполне преуспевшие честолюбцы редко и глухо признаются себе в сущности своей натуры, и еще реже думают о ней. Их знание о своем честолюбии -- тайное знание, скрыто диктующее все поступки, но крайне редко заявляющее себя в явном и откровенном виде. Одной из причин такой скрытности является глубокая суеверность честолюбивых натур; они не заявляют о своих притязаниях, боясь "сглазить" и обидеть богиню удачи. Они чрезвычайно ранимы, нет для них ничего болезненнее насмешки, и ничего они не страшатся более, чем уронить мнение о себе.
Оттого, что честолюбивые стремления обычно сокрыты, они не мозолят глаза и не досаждают окружающим. Напротив, честолюбивый человек легко уступает в мелочах, он никогда не встревает в склоку и тяжбу, он не притязает на все те маленькие поощрения и достижения, которые так ценят обыкновенные люди и вокруг которых кипят почти все страсти нашей обычной жизни. Сияющие цели честолюбца -- его далекое солнце, которое ему светит и его манит. В движении к этому свету он может, конечно, по небрежности наступить на соседскую мозоль, но никогда не сделает этого со зла и обычно весьма доброжелателен к окружающим. Они ведь увлечены малыми, будничными целями, и потому не соперники ему. Самой обыденностью своих целей и жизней они выделяют его, честолюбца, в особенную личность. Вследствие этого честолюбивый человек ощущает бессознательную благодарность к обычным людям, они симпатичны ему. А поскольку мир в массе своей слагается из обыкновенных людей и заурядных жизней (так полагает честолюбец), то и в целом он расположен к миру доброжелательно и оттого в общении приятен, внимателен и вежлив.
