Все, что было со мной до сих пор, кажется сном. Ты просыпаешься, выныривая из увлекательного действа, ты напряжен, твои чувства все еще там, ты остро переживаешь нафантазированную обиду или лелеешь радость, и твои переживания так остры, так свежи, но уже через час ты с трудом вспоминаешь, что́ тебя так возбудило. Через сутки помнишь только, что видел сон. А о чем он, уже забыл. Так и здесь. Я проснулся четыре недели назад. И моя прежняя служба, вся моя короткая жизнь забылись напрочь, смытые реальностью. А может быть, все совсем наоборот, и сейчас я барахтаюсь в объятиях ночного кошмара. Надо лишь сделать усилие, оттолкнуться посильнее ногами, чтобы проснуться поскорей. Но все судорожные попытки выбраться из сна заканчиваются очередным длинным прыжком.

Медленно пробираясь от ориентира к ориентиру в мутном сиянии, я добираюсь до одного из укрытий, которое использует краб. Две скалы, склонившиеся друг к другу, образуют своеобразную арку. Приветствуя меня, механизм приподнимается на лапах. Комплекс непосредственной огневой поддержки М-40 «Бофорс». В просторечье – краб. Его броня в боевом режиме приняла цвет окружающего ландшафта. Пока не наступишь, не увидишь. Я осторожно очищаю его технический лючок от пыли. Вытаскиваю наружу сенсорную панель. Равнодушно тычу перчаткой, прогоняя короткий тест. Индикаторы светятся зеленым. Как и следовало ожидать, краб ежечасно сбрасывает мне как старшему смены данные самодиагностики по радио. Моя прогулка сюда – бред под видом чрезмерной инициативности.

Я похлопываю его по броне. Смешно – я ощущаю жизнь в этом куске металла. Я фантазирую, будто краб способен ощутить мою грубоватую ласку. Камень подо мной вздрагивает – где-то рядом случился обвал. Солнце все выше. В голове сплошной треск. Дальше оставаться снаружи опасно. Пора возвращаться.

– …ложить состояние! – пробивается еле различимый голос.

Капитан. Волнуется, как бы символ Легиона не загнулся от попадания камня по башке. Еще бы – за такое с него снимут не только звание, но и голову. Выдвигаюсь назад. К стылой, промороженной пещере. Интересно бы знать – кто из моих товарищей назначен играть роль няньки? Я уверен, Генерал не бросает слов на ветер. Меня пасут. Ежечасно. Ежесекундно. Следят за каждым моим шагом. Надеюсь, это для того, чтобы не дать мне оступиться. А может, и чего похуже. С символа Легиона и спрос особый. Получил ли Золото особые инструкции насчет меня?

Неожиданно четкий голос Сорма:

– Эй, Ролье! Опять в героя играешь?

В перерыве между прыжками нахожу в себе силы улыбнуться. Может, это он и есть? Или это мой напарник – теряющий человеческий облик Иван?

– Трудно менять привычки, мой аджидан.

– …хр-р-р-хр…

Помехи превращают гневную отповедь в неразборчивый хрип.

Сорм теперь ротный сержант. После боя на Весте, где он с неполным отделением удерживал плацдарм на поверхности, ему присвоили аджидана. Выжили только он да еще один капрал. Представляете, его даже не зацепило.

Наши с ним отношения напоминают вооруженный нейтралитет. Ты не зарываешься, а я тебя не трогаю. Думаю, все дело в должности. Сорму положено быть цербером. Что не мешает нам по-дружески перекинуться парой слов в личный час. Его тоже сунули в сводный отряд. Наверное, командование решило, что без знакомого лица мне будет скучновато на Амальтее. Нет, все же, определенно, нянька моя – Сорм.

Сорм на полном серьезе считает, что знает меня как облупленного. Срабатывает стереотип: он помнит меня еще безликим новичком, а не известным героем Ролье Третьим. Я рос на его глазах. Он даже пытается меня опекать. Черт с ним. Я вот тоже обречен до конца дней своих считать его старшим товарищем. Гибридом отца и старшего брата.

Измордованные донельзя, мы возвращаемся на базу – так громко зовется тесный подземный бункер из нескольких герметичных отсеков. По крайней мере на короткое время тут можно снять провонявший выделениями скафандр. Никто не обращает внимания на густые запахи – хилых силенок вентиляции еле-еле хватает, чтобы на бетонных стенах не оседала холодная влага. Здесь вам не стерильные коридоры крейсера. Это временный оборонительный объект. Условия жизни в нем должны обеспечивать личному составу минимально приемлемый для выполнения боевой задачи уровень комфорта, не более. По замыслу командования существующих условий вполне достаточно для трехмесячной вахты. Бюджет Легиона и так растянут донельзя. Средств не хватило даже на переносные гравигенераторы – безвкусную вторичную воду из-за низкого тяготения пьем через трубочки. Тусклый свет забранных решетками плафонов– экономим электричество. Опять эта экономическая составляющая, мать ее.

– Мой аджидан, у Ивана мочеприемник замерзает,– сообщаю я Сорму.

По должности старшине отряда положено отдельное помещение. Тесный бетонный пенал два на два, половину которого занимает стеллаж, забитый дефицитными в наших условиях комплектующими. Старшина восседает над грудой добра, точно паук. По его виду ясно: он скорее умрет, чем растранжирит вверенное ему имущество.

– Меньше спать надо. Двигаться больше. Шевелиться резче. Лед резких не любит,– отвечает Сорм в надежде отделаться от меня советом.

– Здорово сказано, мой аджидан. Но мне не советы нужны, а новый патрубок с подогревом.

Старшина смотрит исподлобья. Испытывает на «слабо». Командным духом в нашей разношерстной толпе даже и не пахнет. Слишком низкая слаженность. Слишком большая нагрузка. И нулевая мотивация – на этой рутине славы не сыщешь, хотя шею сломать легче легкого. Тогда зачем я это делаю? Сам не знаю. Следовать капризам зверя входит у меня в привычку.

– Ты ошибся, Жос. Батальонный склад на Весте остался.

– Не хочу назад труп на себе тащить. Только не в мою смену.

– Боишься ответственности, а, Жос?

– Не люблю лишних трудностей.

– Так поменяйся с ним скафандрами. Тебе-то как герою наверняка новый после выдадут.

– У вас есть новый скафандр, мой аджидан?

– Не у меня. Я же сказал – после.

– Я сейчас жить хочу, мой аджидан. Не после. До «после» можно и не дотянуть.

– А я-то думал, храбрец ты,– подначивает Сорм. Он уже понял, что проиграл этот раунд.

– Я просто умный, мой аджидан. Храбрецы копают котлован в трех километрах к западу.

– Это не храбрецы, Жос. Это дураки.

– Это одно и то же, мой аджидан. Я пришлю Ивана.

Аджидан заходится хриплым гоготом. Смех его переходит в надсадный кашель.

– Чертова сырость! – прокашлявшись, кричит мне вслед Сорм.

Но я не отвечаю ему. Я уже сплю.

Прежние мечты о встрече с Лиз теперь кажутся мне наивными. Да и нет ее в живых, скорее всего. Если мы, закаленные солдаты, специально выращенные для подобной службы, испытываем такие перегрузки, то чего ждать от обычной земной женщины без особых модификаций? Я схожу с ума через четыре недели после начала командировки, а она тут уже несколько месяцев. Усилием воли я заставляю себя выбросить из головы посторонние мысли. Будто выключаю участок мозга, отвечающий за привязанность и доброту. Вот ведь странность – подобным образом я заставлял себя забыть убитых товарищей. То, что я испытываю к незнакомому человеку почти родственные чувства, уже не удивляет меня. Я переворачиваюсь на другой бок, вызывая недовольное ворчание соседей.

Строящийся объект «Зонтик», вокруг которого столько возни, расположен в трех километрах от базы. Как раз в центре неровного круга, образованного нашими внешними постами. Всего в трех километрах. В целых трех километрах. Эти три километра до объекта – все равно что расстояние до Юпитера. И туда и туда попасть для меня одинаково невозможно.

Первые дни я осматривался. Пытался найти лазейку. Вступить в контакт хоть с кем-то, кто имеет доступ на «Зонтик». Пустое. Наш график так плотен, что мы заняты каждую секунду. А в редкие моменты, когда нас не заставляют делать десятки необходимых для выживания вещей, мы отключаемся и забываемся тяжелым сном. От свинцовой усталости спать здесь хочется постоянно. Не меньше, чем есть. Не меньше, чем пить. Отдыхающей смене позволено спать без скафандров. Мы сгрызаем размоченные в воде плитки концентрата, потом выпиваем саму воду и тесно прижимаемся друг к другу, пытаясь согреться. Те, кто спят в середине, познают райское блаженство. На короткое время они сыты и в тепле.