Среди задержанных встречается довольно много женщин. У этих нет вариантов. Им ничего не предлагают. Подавленные неизвестностью и страхом, они с завистью смотрят на мужчин. Ничего не поделаешь – современная военная доктрина не допускает участия женщин в боевых действиях. Легион полностью укомплектован самцами. Исключение составляют лишь служащие на «веселых транспортах».

Арестованных женщин сгоняют в кучу. Удушливый запах страха исходит от их тел. Глядя на их серые лица и посиневшие руки, испытываешь что угодно, кроме вожделения. Я бы предпочел видеть их с оружием в руках, с лицами, искаженными ненавистью или презрением, чем вот так, раздавленными и опустошенными. Если бы кто-нибудь мог предоставить мне такую возможность.

С каждым часом численность добровольческих сил все увеличивается. Одновременно набирает обороты операция по зачистке. Она захлестнула весь город и уже выплеснулась за его пределы, достигнув вахтовых поселков и промышленных объектов. Легионеры постепенно растворяются в море зеленых комбинезонов. Столь многим хочется жить, что разведка и интенданты не справляются с обработкой потока рекрутов. Мы становимся чем-то средним между инструкторами и пастухами. На группу добровольцев численностью от отделения – не более двух-трех легионеров. Так что через несколько часов мы с Германом остаемся в окружении десятка новоявленных союзников, облаченных в мешковато сидящую униформу. Грузовой кар с амуницией и оружием в сопровождении двух представителей разведки и флотского интенданта следует за нами по пятам. Хорошо хоть сопротивление повстанцев было сосредоточено на поверхности и серьезного противодействия в городе мы не встретили. В бою, подобном тому, что мы приняли в транспортных туннелях, это воинство перебили бы как цыплят.

Добровольцы, с глазами, похожими на оловянные пуговицы, проявляют недюжинную свирепость. Вот только отсутствие навыков владения оружием их подводит – стрельба их скорее является фактором устрашения. Но имплантаты возбуждают в них дикую ненависть к бывшим соратникам и соседям, и они добирают до нормы, по малейшему поводу усиленно работая штыками и прикладами. На моих глазах один из добровольцев проткнул задержанного штыком только за то, что тот имел неосторожность задать вопрос, куда их повезут. Нам, легионерам, противно находиться рядом с этими отморозками. Но приказ есть приказ, и мы вынуждены демонстрировать к ним свое расположение, как к настоящим союзникам, хотя с большим удовольствием я перестрелял бы их всех до одного. Судя по выражению лиц товарищей, не я один испытывал такое желание. От проявления знаков внимания с нашей стороны псевдосолдаты глупо и счастливо улыбаются. Мне кажется, что командование на этот раз перестаралось: союзники похожи на безмозг-лые хищные растения.

Я отворачиваюсь от одного такого, который, довольно скалясь, вытирает штык об одежду убитого. Трое других задержанных смотрят на него в ужасе, боясь пошевелиться или сделать неловкий жест, способный привлечь внимание конвоира. Правда, есть в этом инциденте и положительная сторона: по крайней мере эти трое не попытаются сбежать до прибытия транспорта. Иначе от беспорядочной пальбы, что поднимут их охранники, пострадают не столько бегущие мишени, сколько те, кто случайно окажется на линии огня. Мы, к примеру. Я выжил в мясорубке первой волны, и мне вовсе не улыбается погибнуть от случайной пули, выпущенной не пойми кем. Поэтому я делаю вид, что садизм конвоиров меня не касается.

Работаем деловито и сосредоточенно. «Молот-тридцатый – Наковальне-тридцать. Дом номер восемь. Гоним более двух десятков целей. Встречайте»,– передает старший группы прочесывания. Я знаками разгоняю восьмерых союзников по противоположной стороне улицы. Распределяю их в редкую цепь. Сам я, вместе с Германом, занимаю позицию за углом – отсюда, оставаясь невидимыми, мы в случае необходимости сможем простреливать все пространство до следующего перекрестка. Оставшиеся добровольцы гонят задержанных к грузовику и там, грубо работая прикладами, укладывают их на ледяную мостовую.

Такблок разрисовывает пространство цветными метками, демонстрируя приближающиеся цели. Я киваю Герману. «Вниманию гражданских лиц! – гремит он через внешний динамик,– Пожалуйста, следуйте нашим указаниям, выполняйте распоряжения представителей военных властей, и вам не будет причинено никакого вреда. Выходите по одному с поднятыми руками! Не делайте резких движений! После выхода поверните направо, сделайте два шага и встаньте лицом к стене!» Двери шлюза с гудением уползают вверх. Добровольцы вскидывают карабины. На их лицах застыло выражение тревожного ожидания. В проеме двери показывается испуганный мужчина. Его высоко поднятые руки дрожат. «Смелее! Повернитесь направо и встаньте лицом к стене»,– подгоняет его резкий металлический голос. Мужчина делает неуверенный шаг. За ним на тротуар выходит еще один. Потом сразу двое. Немолодая женщина, закутанная в шерстяную одежду, осторожно ступает, будто в холодную воду, не сводя глаз с поднятых стволов. Спотыкается. Карабины дергаются вслед за ней. «Нет, нет!»– в страхе бормочет она и закрывает лицо руками. Доброволец отделяется от строя и грубо толкает ее к стене. Женщина замирает, втянув голову в плечи. Все норовит оглянуться, черные зрачки стволов притягивают ее взгляд словно магнитом. В дверях уже небольшая давка – все торопятся выйти, чтобы покончить наконец с неизвестностью.

Предупреждающий писк такблока. Крошка СНОБ обнаружил у одного из выходящих оружие. Какой-то отчаянный решил воспользоваться суматохой.

– Вижу оружие! Всем на землю! Лежать! – кричу я во всю мощь усилителей и вскидываю ствол.

Добровольцы, вместо того чтобы сосредоточить внимание на выходе, дружно поворачивают головы ко мне. Граждане, стоящие у стены, вразнобой опускаются на землю. Кто во что горазд. Женщина, к примеру, просто приседает на корточки. И сразу же хлопки револьверных выстрелов раздаются из глубины помещения. Пули бестолково рикошетируют от мостовой. Оттолкнув с дороги молодую женщину и сбив ее с ног, коренастый мужчина выпрыгивает из здания и, пригнув голову, бросается вдоль стены. Бежит, петляя. Миг – и очнувшиеся добровольцы дают залп. Громко кричат женщины, закрывая головы руками. Брызжет каменная крошка, пули летят во все стороны. Цилиндрики гильз, весело звеня, кувыркаются по тротуару. Бегущий не успевает пробежать и десяти метров – в очередном плавном прыжке тело его дергается от попаданий, он отлетает к стене и сползает на землю, превратившись в мокрый дырявый мешок.

– Прекратить огонь! Прекратить, я сказал, болваны! Вот ты. Да ты, с красной рожей,– ты куда стреляешь?

– Попытка к бегству, сэр…– смущенно лепечет крайний доброволец.

– Так какого рожна ты садишь по дверям? Где твоя цель? Ты ж кучу лишнего народу перемолотил, придурок!– ярюсь я.

Из здания доносятся крики боли.

– Отставить, легионер! – слышится в наушниках тихий голос. Один из приданных нам представителей разведки.– Соблюдайте корректность по отношению к союзникам.

– Есть, сэр! – отвечаю, не поворачивая головы.– Всем выйти из здания! Повторяю: выходите!

Мертвого беглеца за ноги оттаскивают в сторону. Влажная полоса тянется за ним по камням. Вслед за последними гражданскими из дверей нестройной толпой вываливается группа загонщиков. Вытаскивают раненого. У него прострелена нога. Он громко стонет. Штанина его насквозь пропиталась кровью. Теперь возиться с ним, ожидая карету скорой помощи. Отряжаю Германа оказать ему первую помощь. Чертовы добровольцы!

– Построиться, остолопы! – ярится вышедший последним легионный капрал.– Чего разбрелись, словно стадо?!

Он строит подопечных особняком, чуть поодаль от нас. Покрикивает, приводя строй к виду, отдаленно напоминающему военный. Оглядывается, окидывая ревнивым взглядом нашу группу. Мы обмениваемся с ним короткими понимающими улыбками, точь-в-точь заговорщики.

Быстро сортируем задержанных. Под прицелом добровольческих карабинов меж лопаток появляются мурашки. Не лучшее ощущение. Из-за него я стараюсь закончить побыстрее.