А это все - его связи с индусами. Неважные для купца, живущего в Бидаре. И неприятней всего - связь с Карной, отцом Раджендры, того самого, чье имя хазиначи никогда не произносит вслух. Может быть, это случайность. Да и Карна не знает хазиначи. Не может знать. Не должен знать. И все же... И все же...

Хазиначи Мухаммед докрошил лепешку. Его рот сжат. Припухлые веки не мигают. В нем невольно закипает раздражение против этого прямого, бесхитростного, упорного человека, не желающего считаться с обычаями хозяев страны. Это похоже на укор ему самому, его жизни, его прошлому. Но когда раб докладывает о приходе русского купца, Мухаммед делает приветливое лицо, улыбается, встает и идет навстречу Никитину, протягивая руки. Ибо хазиначи еще ничего не решил.

- Сейчас февраль. Мы не виделись целых полгода! - говорит хазиначи, расставляя на полированной доске искусно вырезанные из слоновой кости шахматные фигуры. - Вид у тебя великолепный. А как дела?

- И дела хороши, - весело отвечает Афанасий. - Коня в декабре продал. Хану Омару. Знаешь его?

- Начальнику конницы султана?.. Он, наверное, не поскупился.

- Не поскупился...

- Значит, ты так и живешь в Бидаре? Нравится?

- Город не плох. Жаль, дворцов я не видал. Не пускают.

- Это я устрою. Увидишь... Ты торгуешь?

- Как сказать? Больше смотрю, узнаю. Вот расспрашивал про Бенгалию, про Ганг, про Ассам, думал даже сходить туда...

- И что же?

- Время идет, хазиначи. По родине тоскую. Туда добраться - года два-три клади. Видно, уж в этот раз не судьба там побывать. Вот в Шри-Парвати поеду, да еще хочу в Голконду попасть, в Райчор.

- А! Камни, камни... С кем же ты идешь в Шри-Парвати?

- Да индусы знакомые зовут. Есть такой камнерез Карна... Не слыхал?

- Карна... Хм... Кажется, слыхал. Впрочем, все кафиры одинаковы.

- Ну, не скажи! - отозвался Афанасий и задумался, занеся руку над доской.

В партии возникло острое положение. Так и тянуло пожертвовать слона, чтоб разбить позицию Мухаммеда. Но и хазиначи мог угрожать ответным наступлением. Наконец Афанасий решился. Если Мухаммед не увидит четвертого хода королевским конем - ему конец.

Стукнув фигурой по доске, Афанасий объявил шах.

- Да, не скажи! - повторил он. - Ты меня знаешь, я христианин. Мне что Магомет, что Вишну - не закон. Прости, я искренне говорю. Обижаться не надо. А вот есть и мусульмане и индусы, которые мне по душе. Ну, словно свои. Веруем мы по-разному, обычаи у нас разные, но люди-то всегда людьми остаются. Есть честные, простые, прямые, а есть темные, с червоточинкой. У меня и среди христиан такие-то в недругах ходят.

- Забавная вера! - усмехнулся Мухаммед, беря никитинского слона. Афанасий тут же сделал ответный ход, потеребил бороду.

- Может быть... Может быть... - рассеянно ответил он. - Знаешь, ведь я прошел Персию. Видел мусульманские города. Слушал ваши песни и стихи. Ведь красиво. И в Индии мусульмане интересны. И мастера и в слове искусники. Раньше, по чести сказать, недолюбливал я все ваше. А ныне вижу - глупо это. Везде есть что уважать, чему поучиться. То же и с кафирами. Вот мне брамин один, Рам Лал, про войны бхаратов рассказывал.

- Пересказывал тебе "Махабхарату"...*

______________ * "Махабхарата" - величайший памятник древнеиндийского героического эпоса. Эта подлинная энциклопедия древнеиндийской жизни создавалась в течение многих веков.

- Да. Дивно. Кладезь мудрости эта книга.

- Индусские сказки.

- А хоть бы и так? Из пальца-то ни одной сказки не высосешь, всему причина есть. А столь цветисто о прошлом рассказать - позавидуешь. Это раз. Потом возьми их сказки о богах. Возьми их ткачей, оружейников, шлифовальщиков, резчиков... Эти шахматы, поди, индус резал?

- Может быть...

- Ну вот. Народ умный, мастер-народ. Не берусь с налету судить, что губит его. То ли обычаи старые, по которым, слыхал я, вдов у них сжигают, жертвы человеческие приносят, девочек в больших семьях при рождении убивают, то ли касты их, весь народ разъединившие, то ли учение их, ахимса эта самая... Вот уж чего душа не принимает!

- Учение как раз удобное, - лукаво сморщился хазиначи. - Оно султанам не мешает.

- Как ты можешь этак говорить? - с укоризной произнес Никитин. - Одни беды им от него. Вот того же Карну возьми. Сына у него какой-то сукин сын погубил, а он только терпит. Непротивление! Не терпеть бы, а отомстить за сына надо было. Так и все индусы. Терпят, терпят.... Но ведь придет их терпению конец! Заговорят! Куда тогда убийцам деваться? Кафиров-то, сам знаешь, великое множество, больше, чем притеснителей у них!

Мухаммед не отвечал, уставясь на доску. Никитин взглянул на перса. Глаза у хазиначи были пустые. Дрожащая рука теребила ворот кафтана. Он тяжело дышал, бегая взором по доске.

- Все. Прижал я тебя! - засмеялся Никитин. - Конем, конем надо сходить было. А теперь - мат... Ну, давай новую партию... Да. А кафиров хулить не могу...

Расставляя фигурки заново, Мухаммед сумел взять себя в руки, оправился от растерянности, в которую его так неожиданно повергли слова Афанасия. Нет. Русский ничего не знал. Но страх все еще держал сердце Мухаммеда цепкой ледяной рукой.

Двигая пешки, хазиначи выговорил:

- Ахимса, непротивление... Это больше философия... Просто Карна не знает своего врага.

- Нет. Они и живут так. Карна знает обидчика, - спокойно ответил Афанасий. - Знает, да никому не говорит... Жалко мне старого. Сколько лет такую муку в душе носит! И зачем?

- Ты бы... сказал?

- Сказал бы... Э, хазиначи, фигуру подставляешь. Возьми ход обратно.

Мухаммед заставил себя засмеяться, повалил короля:

- Сдаюсь .. Я нынче не в ударе. Давай лучше пить.

- Все пьешь?

- В жизни мало радости... Вот не думал, что ты сойдешься с индусами. Не думал. Может быть, есть особые причины, а? Кое-что говорят...

- Что же?

- Не догадываешься?

Хазиначи возбужденно передвигал лакомства, разливал вино.

- Об этом - не надо! - сказал Афанасий.

- Разве это секрет? Говорят, она хороша...

- Послушай, она - как сестра мне. Понимаешь? Не надо...

- Три месяца красавица живет под твоей крышей как сестра?! Не скрывай! Нехорошо! Я с удовольствием выпью за ее здоровье.

Никитин прикрыл серебряный кубок ладонью.

- Послушай, хазиначи, откуда ты знаешь обо мне?

- Э!.. У слуг длинные языки, у соседей есть глаза и уши. Пей же.

Афанасий помрачнел, задумался.

- Не знаю, что болтают, - сказал он, помолчав, - одно скажу: она мне вправду как сестра.

- Это еще хуже! - прищурился Мухаммед. - Я слышал и то, что ты ее сестрой называешь. Индуску - сестрой! Забавно! А ведь мы в Бидаре, где индусы живут только благодаря снисходительности султана.

- Уж это я понял! - с мрачной иронией кивнул Никитин.

- Послушай моего совета! - по-приятельски притронулся к колену Никитина Мухаммед. - Называй ее наложницей. Это будет понятно и не навлечет на тебя никаких бед.

- Не стану. Не боюсь.

- Ох, упорный человек! Правдивый человек! Смотри, смотри... Впрочем, я не сомневаюсь, что вскоре ты назовешь ее наложницей, не кривя душой.

- Хазиначи! Я таких шуток не люблю!

- О! О! Ты сердишься всерьез? Оставь! Что слова? Дым! Потянул ветерок и дыма нет. Лучше еще выпить. Разве я не друг тебе? Я покажу тебе дворцы. Я скажу о тебе вельможам, ученым. Ты увидишь настоящий Бидар! Ты не пожалеешь, что встретился со мной. А потом пошлем караван на Русь. За мехами. С алмазами. О Юсуф! Нам ссориться не надо У нас много одних и тех же забот впереди. Выпьем же за дружбу... А? Или ты пришел только затем, чтобы обыграть меня в шахматы?

И хазиначи, подливая Афанасию вино, принялся болтать о всякой всячине, ни разу за весь вечер не попрекнув больше Никитина его индусскими знакомствами.

Посещение Мухаммеда, которого Никитин давно ждал, чтоб познакомиться с мусульманским Бидаром поближе, оставило в душе Афанасия некоторую горечь лишь потому, что перс очень легкомысленно говорил о Сите.