Боярин Папин невысок, черняв. Глаза его быстры. На боярской одежде жемчуга и самоцветы. Рука запущена в бороду.
- Благодарствую тя, хозяин! - говорит Никитин. - В пору одежонка пришлась.
Хасан-бек милостиво трясет свежевыкрашенной бородой, делает плавный жест унизанными перстнями пальцами: не за что.
Совсем не тот шемаханец, что трусил под Астраханью и ослаб в ладье. Словно и не его ругал Юсуф и швырнул Серега!
- Тверской? - спрашивает Папин.
- Из Твери, - подтверждает Афанасий. - Челом вам бить пришел, бояре! Выручать надо ребят, что разбились. Бают, у кайтаков они.
- Кто да кто? - любопытствует Папин.
- Ваших московских четверо, да наш тверской, Митька Микешин, да тезиков двое.
- Хлопотать надо, бек! - вздергивает бровь Папин. - Помогай!
Хасан-бек склоняет голову:
- Я думаю послать гонца к Булат-беку, правителю Дербента. Мимо него нельзя - обидится. Купцы шли в Дербент - Булат-беку и забота, а его в городе нет.
- А долго ждать?
- Кто знает? - вопросом же отвечает Хасан-бек. - Я не могу ему указывать... Считай, до Булат-бека полдня пути, да гонец прождет ответа... Через два дня будем ждать решения.
- Не оставь, боярин! - настойчиво просит Никитин. - Вспомни, мы живота не щадили ради тебя.
- У тебя что там - товар? - интересуется Папин.
- Товар мой весь пограбили, - отвечает Никитин. - За товарищей опасаюсь... - Хм! - щурится Папин. - Так все и пограбили?
- Все как есть. Ничего не осталось.
- Как же теперь?
- Челом твоей милости бить остается.
- Ну, я помочь, купец, не могу. Без вас забот хватит.
- Не покинь, боярин! Заставь век бога молить. Ведь по миру нас окаянные пустили.
- Вольно ж плыть было! Нет, ничего у меня нету. Не проси.
Никитин, помолчав, упал на колени:
- Не за себя токмо, боярин... За всех прошу. Куда мы теперь?
Папин поморщился:
- Сказал же... вот, бейте шаху челом. А я сам здесь чужой... Ну, ступай! Скажу тебе потом, как с кайтаками решится.
Никитин встает, медленно стряхивает пыль с колен:
- Прости, Василий. Одну надежу на тебя держали...
Папин молчит. В душе Никитина отчаяние и стыд.
- Жить надо! - глухо говорит он. - По-христиански прошу помочь хоть малость. Ведь на хлеб нету. Хоть пока до шаха доберемся...
- Ладно, пришлю денег... - с неохотой, после долгого молчания роняет Папин. - Ступай.
Лица телохранителей бесстрастны. Хасан-бек играет перстнями, и острые искры переливаются на его руке. Глядя не в лицо боярину, а на его сапоги с серебряными подковками, Афанасий молча, пересилив себя, кланяется и идет к воротам.
Вот и повидал своих...
Копылов выслушивает его рассказ хмуро.
- Сколь пришлет, не сказал? - спрашивает он.
- Нет.
Али, видя удрученное лицо Никитина, садится рядом, кладет ему руку на плечо.
- Очень плохо? А?
- Плохо, Али. Хуже не выдумать.
- Я помогу тебе. Ты спас мне жизнь.
- Оставь ты это. Спас! Бросать тебя было, что ли?.. Как ты поможешь? Самого пограбили!
- Я почти дома. Плыви со мной, будешь торговать в Мазендаране.
- Эх, Али! Добрый ты человек. Спасибо тебе. Но как я товарищей брошу? Да и много ль наторгую у вас?.. Знаешь, сколь долгу на мне? За тысячу рублей!.. Ну?!
Али скорбно сидит рядом, опустив глаза и вздыхая. Да, тысяча рублей деньги очень, очень большие...
Чтобы отвязаться от хозяина, пришедшего узнать, какой обед нужен его дорогим гостям, Никитин, Копылов и Али уходят в город. День жарок. Голопузая черноглазая детвора с криками плещется в водоемах с тухловатой водой, пугая ленивых домашних уток. В одной из лавчонок, откуда слышны удары по наковальне и звон, спит на пороге дряхлый, ободранный старец. Уныло брякают колокольчики бог весть куда бредущих верблюдов. Одичалые бродячие собаки огромные и свирепые на вид - трусливо убегают от людей.
В заброшенном саду висят груши и яблоки. Али без стеснения сбивает их. Рассовав плоды по карманам и за пазухи, купцы спускаются к морю, долго сидят в тени одинокого дуба, жуют свою добычу.
- Где твой город? - спрашивает Никитин Али, чтобы не молчать.
Али машет рукой вправо и вперед, за крепостную стену, за белые барашки волн.
- А где шемаханский шах живет?
- Или в Баку, или в горах. Сейчас в горах. Еще лето. Во дворце зимой жить будет.
- Зима сурова?
- Вроде вашей осени.
Копылов швыряет обгрызенное яблоко в песок.
- Авось поможет!
- Шах богат! - соглашается Али.
- Нет, не поможет, - настойчиво произносит Никитин. - Нужны мы ему очень!
- Доходы-то у шаха с торговли! - горячо противится Копылов. - Должен поддержать купцов...
Никитин насмешливо и горько улыбается.
Несколько дней проходит в колебаниях от надежды к отчаянию. Папин прислал гроши. Впроголодь на них только жить! Хозяин караван-сарая, пронюхав об этом, больше не зовет купцов к себе, даже тайком уносит тюфяки.
- Черт с ним! Меньше платить придется! - плюет Копылов.
На толстую красную морду Магомеда, обиженно не замечающего русских, противно смотреть.
Но господь с ним, с Магомедом. Вот всесильный повелитель Шемахи, подножие аллаха на земле, шах Фаррух-Ясар удивил почище Магомеда. Правда, выслушав гонца Булат-бека, шах, как рассказывал Юсуф, тотчас послал скорохода к кайтацкому князю Халиль-беку с вестью, что разбившееся где-то возле Тарки судно - русское и шло к нему.
Никитин усмехнулся, слушая этот рассказ. Видно, гонец напутал что-нибудь или шах не понял толком, но выходило, что напирал Фаррух-Ясар наипервейшим образом на везущиеся к нему товары, якобы разграбленные кайтаками. Шах просил купцов освободить и прислать в Дербент, а товар их собрать и отдать, обещая Халиль-беку свою помощь в любом деле.
Халиль-бек купцов отпустил, а насчет товаров ответил прямо, что их и не было, даже пожаловался: прокормить эту ватагу стоило денег, напрасно захватил, один убыток.
Купцов пешими привели в Дербент. Митька Микешин еле доплелся. Он кряхтел, стонал, но сразу пронюхал, что Папин дал денег на прокорм, и стал требовать свою долю.
- Ничего не получишь! - отрезал Никитин. - Все в общем котле.
- Скотина! Спасибо сказал бы, что выручили его! - выругался Копылов.
- И так бы отпустили! - огрызнулся Микешин. - Я вас не просил за меня печаловаться. А боярину пожалюсь, что голодом морите! Спрятали деньги, знаю!
- Ну и ехидна! - сжимая кулаки, процедил Копылов. - Вот если от шаха что получим, то разрази меня гром, когда тебе хоть грош ломаный дам!
Все-таки они жили надеждами на шахскую милость. Для получения ее и поехали купцы с Хасан-беком и Папиным на гору Фит-даг, в летний стан ширванского шаха. Коней удалось выпросить у Хасан-бека. И то, что он дал их, окрыляло: значит, думает, что шах поможет русским.
Тезики остались в Дербенте. Али, разыскавший знакомых купцов, сказал Никитину на прощанье:
- Неделю жду тебя здесь.
Койтул - укрепленное становище шаха - лежал на юго-запад от Дербента. Дорога уходила в горы, минуя виноградники и рощи миндаля. По обеим сторонам ее курчавился плотный орешник, низкий дубняк. Знакомо дрожали осинки, роняли листья-вертуны клены. Попадались леса с огромными дикими яблонями и грушами. Плотный подлесок пестрел желтой и черной алычой, оранжевыми, в кулак, плодами айвы. С треском, с ужасающим шумом взлетали в нем, путаясь в цепких нитях обвойника, напуганные птицы.
Чем выше уходила дорога, тем скучнее делалось вокруг. Копыта коней стучали по голышам пересохших ручьев, топтали сухую траву. Леса сменились кустами, кусты - серыми голыми скалами.
Горы - зеленые, синие, дымчатые - громоздились вокруг, словно хотели отрезать дорогу обратно.
Угрюмый Матвей Рябов подъехал к Никитину. На узкой дороге всадники касались друг друга стременами. Несколько сажен проехали молча.
- Говорил о тебе Папину, - тихо сказал Рябов. - Толковал, что хотел тебя на подмогу за Хвалынь звать.
