Потом среди темной зелени кустов Афанасий различил рыжую шерстку, настороженные ушки и темные глаза лисицы. Зверек прильнул к воде, попил, снова насторожился. Нет, опасность не грозила. Лисица тоненько тявкнула. И почти тотчас же рядом с ней бесшумно возникло еще трое зверьков. Толкаясь, они окунали в реку острые мордочки, шумно прихлебывая, утоляли жажду. Мать нервно поводила ушами, охраняла их.
- Поздний выводок! - определил Никитин.
Он произнес эти слова вслух, но равнодушно, только потому, что какая-то частица сознания еще продолжала отмечать события жизни, текущей своим чередом, вне всякой связи со вчерашним.
Горбясь, поджав босые, замерзшие ноги сидел Никитин у остывшего костра, среди спящих товарищей. На душе было пусто и тоскливо. Разразившаяся беда смяла все надежды. Трезвый ум Афанасия сразу определил губительность несчастья. Забранного в долг ему не вернуть и за много лет. Кнут? Кабала? А что еще? Другого на Руси не жди. Кашин не простит. Чего ради ему прощать! Кто ему Афанасий? Как же быть, ведь на одно надеялся: продать товары в Шемахе, отослать со своими долг Кашину, а самому идти дальше... Он растерянно глядел на пробуждающийся день, и все казалось ему враждебным своей тишиной и безмятежностью. Он почувствовал себя ничтожней последней песчинки на волжском дне, более одиноким, чем осенний лист.
В мире свершалась божья воля: растекалась заря, журчала вода, тявкала лисица-мать.
Так было всегда, так должно было быть, но Афанасий отказывался примириться с тем, что все могло оставаться прежним после вчерашнего.
Никитин сильно потер лоб.
В неожиданном ограблении не было никакого смысла, никакой связи с прошлым и нынешним. Сознание своего бессилия перед слепой судьбой, перед темнотой божьего промысла повергало в отчаяние. Но тут мелькнула для Никитина и искра надежды.
За какие грехи постигла караван такая кара? Зачем господь послал это испытание людям? Что приготовлено впереди? Этого нельзя было знать, и это утешало. В благости своей господь мог и спасти пострадавших.
Солнце уже поднялось. Тонкий отсвет зари сошел с земли и неба, уступая место золотому сиянию дня. Никитич перевел глаза на воложку и замер. Песок, вода, листья лилий - все вокруг было уже обычным, но птицы, невиданные птицы, словно не хотели расставаться с очарованием раннего утра, и в каждом перышке их все теплился, все жил несказанный розовый свет зари.
Проснувшийся Копылов сел на земле, дрожа от прохлады.
- Не спишь?
- Тише, - ответил Афанасий. - Смотри, какая птица.
Но уже испуганные голосами людей фламинго заметались, захлопали крыльями, потянули в сторону моря.
- Занесло нас! - выговорил Копылов. - Тут и птица-то цвет меняет...
Никитин уже стоял на ногах. Он обвел взглядом зашевелившийся лагерь. Сколько несчастных судеб, покалеченных жизней было тут перед ним!
И неожиданно твердо он ответил Копылову:
- Ништо. В Шемахе буду бить челом шаху и Василию Папину. Не погибнем, Серега!
Каспий был спокоен. Мутные зеленоватые волны набегали и отбегали, не мешая мореходам.
По совету шемаханцев плыли неподалеку от берега. Видимо, не очень-то доверял Хасан-бек кажущемуся спокойствию моря и устойчивости "рыб". Поначалу, как вышли из дельты, потянулось мелководье. Весло доставало до дна, устеленного извилистыми, длинными листьями водяных растений, хорошо видных сквозь прозрачную воду. Целые полчища перелетных птиц гомонили, кормясь на этих подводных лугах. Пробились сквозь птиц, закачались на морской волне.
Солнце пекло по-летнему. Низкий, ровный берег с однообразными буграми вдали плыл справа.
- Скучное у вас море, боярин, - вздохнул Никитин. - Поглядеть не на что. Неужто все берега такие?
Хасан-бек помотал головой:
- В Дербенте увидишь горы. Дальше пойдешь - тоже горы будут.
- А если левым берегом плыть? Там что?
- Левый берег далеко. Море наше круглое почти. Говорят, там пески. Кочуют орды по ним. Есть там, говорят, земная пасть, в нее вода из моря уходит в самую глубь. Ладья попадет - затянет.
- Ну и ну! - сказал Никитин. - А вот в северных морях берега все скалистые, словно крепости каменные. И заливами изрезаны сплошь. Вода в тех морях синяя.
- Мы свое море любим, - поглядывая вдаль, спокойно ответил Хасан-бек.
- Понимаю, чай! Родной край дороже всего. Меня тоже вот какими красотами ни мани, все к березке русской тянет, к лугам нашим. А что за вашим морем?
- Мазендаран.
- А дальше?
- Дальше? Горы, пустыни.
- Куда дорога?
- Ну... в Керман... Йезд...
- А еще?
- А еще - в Лар... В Ормуз.
- А там?
- Там море.
- Какое?
- Море-то? Индийское...
- И далеко идти?
- Год... Да, не меньше.
Плыли весь день, на ночь пристали к берегу. Шемаханцы сказали - в этом месте вода пресная есть.
Облизывая сухие, запекшиеся губы, Никитин побрел вместе со всеми к водоему. Вода была теплая, тухловатая, но, верно, пресная. Напились, легче стало.
- До чего жрать хочу! - неслышно для других признался Афанасий Копылову. - Кажется, кошку и ту бы съел. А тут - рыба печеная, без соли. Скушно, друг мой лыковый!
Микешин плаксиво жаловался вслух:
- Поплыли, а припасов нету! Го-оловы! Не дойти нам до Дербента!
Купцы лежали вокруг костров усталые, кто грыз горькую травинку, кто, стиснув зубы, просто глотал голодную слюну.
Никитин спросил Хасан-бека:
- Долго ли еще плыть, боярин?
Осунувшийся посол ширваншаха ответил:
- Дня два.
В голосе его Никитич услышал колебание.
- Опасаешься чего-нибудь? Бури?
- Нет, - помедлив, сказал Хасан-бек. - Осенью бури бывают редко, чаще весной. Но если ветер поднимается...
- Сильный ветер здесь?
- Деревья вырывает, в воздухе крутит.
- Так...
Шемаханцы, расстелив коврики, встали на молитву. Коленопреклоненные фигуры их почему-то вызывали грустные мысли. Никитин отошел прочь, присел неподалеку от моря на еще теплый камень. Море однообразно шумело, погружаясь во мрак.
"Как-то там наши в Твери? - подумал Никитин. - Олена, поди, спать легла. За окном дождь топчется, ветви под ветром свистят... Не знает, не ведает, где я. Да я-то ладно: жив, свободен. А Илья вот пропал теперь. Ох, пропал! Загубят его татары".
Сознание своего бессилия снова обожгло душу Афанасия. Доколе же, впрямь, русскому человеку такую судьбу терпеть?! Доколе?! Взяться бы всем, встать стеной, покончить навсегда с насильниками, дармоедами, дикими ордами! Наболело сердце, истомилось!
Оглянулся на костры, заметил сутулую спину Копылова, пошел обратно. Долго не спал, а уснул - его почти сразу, как ему показалось, разбудили. Над ним склонился Юсуф:
- Вставай, Хасан-бек зовет.
Никитин поднялся и сразу почувствовал настойчивый, прохладный ветер из степи.
- Плохо, - сказал посол. - Ветер может бурю привести. Если сейчас в море не выйдем - придется на берегу отсиживаться. Без еды умрем. Буря на неделю разыграться может.
- А в море? - неуверенно спросил Никитин. - Разве там не опасней?
Хасан-бек прикрыл толстые веки:
- В море, воля аллаха, не утонем, а до Дербента можем добежать. Надо рисковать. Как хочешь, а я поплыву.
Никитин посмотрел в сторону моря. Оно шумело недружелюбно, грозно.
- Вам, шемаханцам, видней, - ответил он наконец. - Вы лучше здешние края знаете. Мы с вами.
По небу несло рваные черно-белые тучи, они закрывали месяц, затягивали звезды. Лагерь поднялся, в темноте заметались фигуры людей.
Погрузив припасы, бочонки с водой, спустили лодки на воду, подняли паруса. Ветер выгнул их, суденышки рванулись вперед, зарывая носы в волны...
Глава четвертая
Пошел второй месяц жизни Федора Лисицы в Твери, а княтинские дела не подвинулись ни на вершок.
В ожидании княжого слова Федор бывало голодал, зарабатывая на пропитание то разгрузкой лодок, то подсобляя на базаре.
