Копылов помолчал, потом опустился возле борта, положил голову на клетку:
- Разор, значит.
И заскрипел зубами.
Хасан-бек торопил, менял гребцов, ни разу не сошел с палубы до рассвета, когда, наконец, показалось, что отплыли далеко и опасность миновала.
Но тут, едва стало развидняться, случилось непоправимое. Струг, уже выходивший в устье, с разбегу налетел на мель. Его словно выкинуло из воды. Задрав нос, он резко завалился на левый борт. Покатились клетки, попадали и закричали люди. Весла правой стороны повисли в воздухе. Гребцы по привычке еще раза два взмахнули ими, - со стороны струг напоминал подбитую птицу, бьющую в агонии крылом.
- Снимать! Сходи в воду! - закричали на палубе. Но снять струг не довелось. Татарский отряд возник на берегу внезапно и бесшумно, словно и не пропадал никуда.
Копылов первый увидел астраханцев и опустил руки... Татары, грозя луками, хлопая плетями, окружили струг, согнали всех на берег, опутали судно веревками, впрягли коней и потащили корабль вверх.
Русских и шемаханцев заставили помогать лошадям.
- Зачем бежал? - нагибаясь в седле, спросил Никитина угрястый, со шрамом на лбу татарин, в котором тот сразу признал их проводника. - Сказали, как рыбка плыть будешь... А рыбка в загородь плывет!
Татарин тонко захохотал, завизжал, довольный своей шуткой, а потом поднял плеть и сильно, со злобой ударил Никитина по голове...
Корабль тащили недолго. Известными татарам протоками добрались до главного отряда быстро. Здесь же стояла и ладья, засевшая, как теперь увидели, на езу.* Ее уже разграбили. На берегу, в траве, валялись распоротые тюки, выпотрошенные сундучки. Пленных сбили в одну кучу. Окровавленный Матвей Рябов шепнул:
______________ * Ез - загородка из крепких бревен для рыбной ловли. Езы часто перекрывали всю реку.
- Все взяли... Мы думали - хоть вы ушли...
Хасан-бек принялся требовать, чтоб его провели к хану, достал свой фирман, тыкал в нос страже. Татарин в богатой шубе остановился, послушал посла, принял фирман, подержал вверх ногами, а потом разорвал и швырнул по ветру.
- Чего смотрите? - затопал татарин на стражу. - Бери!
Хасан-бека ловко повалили на землю, выдернули из шубы, надетой на кольчугу, из сапог, содрали тюрбан. Он только покряхтывал и через минуту уже сидел на росистой траве в одном исподнем, босой, без перстней и ошеломленно открывал и закрывал рот, как выброшенная на сушу рыба. Другие татары сноровисто обшаривали русских и шемаханцев, вывертывали карманы, лазили за пазухи, снимали кафтаны и халаты, какие глянулись им.
Со струга тащили ковры, ларцы, клетки с птицами, мешки.
Тело Ивана бросили с размаху в воду. Оно упало возле берега с тупым всплеском.
Никитин не удержался, когда грабитель ухватился за Оленин науз, ударил татарина по руке. Его тотчас повалили, стали избивать, но науз остался у Афанасия.
Потом вдруг татары кинулись в сторону на крик Васьки.
Сокольничий словно одурел. Он и во время боя и во время бегства только об одном пекся - о своих кречетах, а тут совсем рассудок потерял. Налетел на татар, тащивших клетки, стал отнимать птиц. Мордовали Ваську до полусмерти.
Вскоре грабеж кончился. Татарин в богатой шубе опять появился возле пленных, объехал их на коне, стал тыкать рукой то в одного, то в другого русского.
Тех, на кого он указывал, оттаскивали прочь. Выдернули из кучки Илью-бронника, трех московских.
Потом татарин, ломая язык, крикнул:
- Нечестивые убили нашего брата... Четырех берем себе ваших... Уходите вниз!.. Вверх не пустим, весть подавать в Сарай не пустим!
- Ладьи отдай! - попросил кто-то.
- Ладьи не дам, себе берем. Вам лодки даю. Вон стоят. Уходи!
- Товарищей взять надо! Убитых-то...
- Бери, уходи!
Из группки пленных раздался крик бронника:
- Жене скажите... сыну! Братцы! Скажите... спасете, может...
Галдевшие татары погнали пленных прочь. Несколько коней потянули струг и ладью к Астрахани. Еще через несколько минут ускакали остальные воины. Ограбленные остались одни... Никитину бросился в глаза сундучок Ивана. Возле него валялись две иконки, какое-то тряпье. Афанасий поднял иконы. Одну он уже видел. Со второй, которой так восхищался генуэзец, на него посмотрело нежное, улыбающееся лицо Олены...
Могилу Иванке рыли на бугре, каких немало уходило здесь от Волги в Астраханскую степь. Земля была плотна, поддавалась с трудом. Приходилось поначалу рыхлить ее корягами. Яма углублялась медленно. Микешин дернул Афанасия за рукав:
- Побыстрей бы, ребята! Уйдут шемаханцы одни, куда мы тогда сунемся?
Афанасий промолчал, продолжая рыть. А Серега Копылов не выдержал, сорвался:
- Что ж, воронью на расклев товарища кинуть?
Микешин задергался, зашипел, брызжа слюной:
- О вас пекусь!
Уже совсем рассвело. С вершины бугра в сумеречном, призрачном свете виднелись неясные очертания ближнего берега, темные купы ветел, серая степь и неподвижные группки людей у подножия бугра.
Незаметно приблизились другие купцы. Матвей Рябов отодвинул Копылова:
- Ты устал. Да-кось я.
Никитина сменил шемаханец Юсуф. Он протянул руку, и Афанасий молча отдал ему корягу.
Никитин спустился с бугра: хотелось нарезать для могилки дерна. Ему удалось найти местечко с плотной, частой травой. Попробовал ковырять дерн пальцами, потом палкой - ничего не получилось. Он разогнул спину. По груди стукнул крест. Никитин машинально тронул его, поправил. Крест у него был большой, медный. Постоял неподвижно, потом, сжав губы, стянул крест через голову, встал на колени. Медь резала дери хорошо.
Ивана осторожно опустили в могилу. Сложили ему руки на груди.
- Сыпьте! - приказал Афанасий.
- И крест не из чего сделать! - вздохнул Матвей Рябов.
Афанасий спустился к Волге, вымыл черные от земли руки, ополоснул лицо, лег на берег и долго пил холодную бодрящую воду.
- Что делать-то будем? - услышал он голос Копылова.
Солнце вставало. Волга играла под его лучами, дробилась на десятки рукавчиков, петляла между островками, поросшими камышом и кустарниками.
- Пойду с Хасан-беком говорить ..
Посол ширваншаха пребывал в унынии. Под левым глазом его расплылся желто-синий кровоподтек, одежда была порвана.
- Что делать теперь? - обратился к нему Никитин.
Хасан-бек поднял было толстое, горбоносое лицо, опять опустил, хмуро уставился на свои босые ноги: сафьяновые расшитые сапоги, дар Ивана Третьего, стащили татары.
- Вы чего же смотрите? - сурово спросил Никитин окружавших посла шемаханцев. - Сапог, что ль, не нашли для боярина своего?
Те заговорили наперебой: у посла-де нога велика очень, ничья обувь не годится.
Никитин вздохнул, разулся, протянул послу свои сапоги:
- Может, впору будут? Надевай.
Сапоги пришлись впору. Хасан-бек изобразил на разбитом лице подобие улыбки.
- Благодарю тебя. Я думаю - надо плыть. Садись, думать вместе будем, как идти.
Из-за пазухи посол вытащил чудом уцелевший плотный лист бумаги.
- Гляди, - сказал Хасан-бек. - Вот Дербент, вот Шемаха...
Никитин сразу узнал на карте Волгу, Хвалынское море, кавказские берега. Недалеко от моря чернели горы. Там где они в единственном месте подходили к берегу вплотную, на карте изображена была крепостца Дербент. Ближе к Баку другая крепостца, Шемаха, город ширваншаха.
По словам посла выходило, что берега пустынны, изредка заходят в здешние степи кочевые орды, но с ними лучше не встречаться. Опаснее же всего идти вдоль кавказского берега: там живут кайтаки, разбойничий народец, хоть князь их и женат на сестре старшей жены ширваншаха...
- Н-да, - протянул Никитин, - весело... Свояки-то, видать, у вас, как и у нас, - дружные. Ну, иного пути нет
- Не унывай! - притронулся к его руке Хасан-бек. - Ты хорошо дрался, я скажу шаху, он вас не бросит.
- Заступись, боярин! - вздохнул Никитин. - Дал бы бог... Пойдем лодки смотреть?
