Победное шествие мифа об истинном Я началось в 1960-е годы. В это время сформировалось так называемое Движение за развитие человеческого потенциала с центром в Калифорнии. Его приверженцы утверждали, что единственная по-настоящему достойная цель человека состоит в том, чтобы полностью осуществить свой внутренний потенциал. Не утративший значимости тезис Фрейда, что цель терапии состоит в трансформации истерического страдания в повседневное несчастье, был истолкован как выражение закомплексованной буржуазной культуры: на самом деле мы способны на гораздо большее и заслуживаем гораздо большего!
60-е и 70-е годы ХХ века – время взросления первых беби-бумеров. Эти люди не знали ни экономических бедствий Великой депрессии, ни ужасов Второй мировой войны. Они стали свидетелями бурного экономического роста, масштабного обновления системы высшего образования и либерализации культурных стандартов, особенно в сфере сексуальности. Обывательские ценности родителей увиделись им убогими и смехотворными; карьерный успех, собственный автомобиль и, если достанет денег, новый телевизор уже не составляли цель под знаком «жизнь удалась!». На первый план вышли другие ценности: креативность, свобода и, самое главное, самореализация. Отказываться от полноты сексуальной жизни ради стабильного брака? Как можно смириться с этими ограничениями, если давно известны – а в Индии практикуются уже тысячелетиями (таков уж миф) – тантрические практики постижения прежде нам недоступных измерений сексуального блаженства, достижимого посредством смены партнеров? А для робких существует марихуана, для искателей приключений – ЛСД. Новая теология освобождения, которую Герберт Маркузе распространял на почве марксизма22, Норман О. Браун – посредством оргиастически настроенного психоанализа23, а Станислав Гроф24 – через пропаганду ЛСД как средства освобождения, – это движение достигло высшего эффекта в студенческих беспорядках 1968 года. Для молодого поколения социально-экономическая система государства была не чем иным, как машиной подавления, низводящей людей до положения винтиков в машине капитализма.
Новые корифеи французской мысли, среди которых Мишель Фуко, Жиль Делез и Феликс Гваттари, Жак Деррида и Жак Лакан, разработали язык, на котором бунтующие студенты объясняли обывателям-буржуа, что те попусту растратили свою жизнь. Человек – так считалось – должен открыто заявлять свои желания и не сдаваться на милость системе – и вполне возможно, что утверждение Троцкого, мол, в условиях научного социализма любой, самый обычный человек сможет достичь уровня Аристотеля, Гете и Маркса, имеет под собой реальную основу. Счастье и самореализация – это не роскошь, о которой позволительно задуматься, лишь когда полностью исполнишь – вынь да положь – свои карьерные и семейные обязанности, нет, это наше неотъемлемое право! Вслед за Руссо молодое поколение задавалось вопросом: как же выходит, что человек рождается свободным, но всегда и везде живет как окованный цепями? Некоторые увидели рай на земле в Советском Союзе, другие – в маоистском Китае (имея при этом весьма отдаленное представление об истинном положении дел в этих странах). Другие последовали за хиппи или за своими гуру: как же, ведь в Индии уже тысячелетиями известны истины, в принципе непостижимые для западного рационализма.
Далеко не все эти идеи и теории являлись пустыми химерами. Многие аргументы критиков общества были эмпирически вполне обоснованны. Например, Дэвид Рисмен в своем классическом труде «Одинокая толпа» показал, как радикально изменились в последнее время Соединенные Штаты: большинство граждан Америки уже не руководствуются собственными принципами и убеждениями, они утратили свою автономию. Теперь люди больше стараются оправдать ожидания среды, включившись вместе со своими соседями в погоню за новейшими моделями холодильника или автомобиля. Экономист Джон Кеннет Гэлбрейт, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к марксизму, в своих классических трудах «Общество изобилия» и «Новое индустриальное общество» прочерчивает основные линии трансформации позднего капитализма: вопреки утверждению неолибералов Людвига фон Мизеса и Милтона Фридмана, свободно-рыночный капитализм не стал царством и гарантом свободы, но лишь порождает машины потребления. Мультинациональные концерны, такие как «Дженерал моторс», «Дженерал электрик» или «AT&T», теперь располагают такими возможностями, что могут сами формировать потребности своих клиентов для собственной пользы. И важнейшим инструментом для этого стала реклама.
Телевизионный сериал «Безумцы», давший, пожалуй, самую известную в масскультуре картину рекламной индустрии, рассказывает об офисных буднях некоего условного рекламного агентства с большой точностью во всем, что касается эстетических и фактических деталей. И будни эти, помимо прочего, насквозь пронизаны мужским шовинизмом: женщин еще можно принять на работу, почему бы нет, но возлагать на них какую-либо ответственность не стоит. Если же они хотят продвигаться по службе, – пусть вкладывают в это свой эротический капитал. Но и отношения между мужчинами далеки от идеала: они живут в мире отчаянной конкуренции и взаимного недоверия. Что здесь ценится, так это заключенные сделки, личная преданность – роскошь. Лучше всего в этом сериале отражено зарождение рекламной индустрии. Показано, как изобретались стратегии, направленные не только на удовлетворение желаний и фантазий потребителя, но и на то, чтобы внушить ему новые желания. Покупателя должно охватить чувство, что он непременно должен иметь у себя новый продукт – неважно, пачку сигарет новой марки, новую модель «Шевроле» или стиральной машины, – если он хочет жить полной жизнью. Родился гиперкапитализм, при котором люди посредством определенного воздействия на их психику превращены в плоских потребителей. Очевидно и то, что в те же годы многие стали сознавать, что истинная полнота жизни – вопреки посулам рекламы – как раз и не состоит в приобретении новых продуктов. Подвергая критике утопии того времени, мы не должны забывать, что в позднекапиталистических обществах все обстояло далеко не так уж благополучно и что революции 60-х произвели много хорошего. Вспомним хотя бы установление равноправия мужчин и женщин, освобождение гомосексуалистов от судебных преследований и общественного гонения.
Но почему все-таки мы теперь воспринимаем все эти большие надежды 60-х как откровенно наивные? Почему сегодня практически невозможно всерьез читать таких теоретиков, как Герберт Маркузе или Норман Браун? Пожалуй, в частности потому, что обещания некоего другого мира и некоей политики, которая должна насквозь эротизировать общество, на фоне экономической рецессии 70-х годов зазвучали как пустопорожние. Многие студенты, еще вчера революционно настроенные, теперь больше озаботились поиском места работы, чем коренным переустройством общества. Те же, кто по-прежнему был убежден, что Запад – источник всяческого зла и должен быть разрушен, ушли в подполье. Члены террористических групп, таких как РАФ или Красные бригады, верили, что смогут силой освободить мир от исчадий несправедливости: капитализма, сионизма и т.п. Притягательность этих утопических картин постепенно сходила на нет, и когда обнаружилось, что Советский Союз и маоистский Китай больше походят на ад, чем на рай – раздолье для справедливости и самореализации личности, мечта и вовсе выветрилась: тогдашние хиппи в 80-е годы преобразились в яппи, а затем, уже в наше время, – в топ-менеджеров больших компаний.
Дионисийская мечта 60-х оставила нам, однако, непростое наследство, ибо зиждилась она на убежденности, что либеральный политический порядок, который обеспечил возможность свободного протеста в те времена, и экономическое благосостояние, позволившее мечтать о лучшей жизни, достались нам просто так, а не в результате огромных культурных достижений. Больше того, многие сочли, что либеральный порядок представляет собой в корне лицемерную систему, а экономическое богатство создается за счет притесненных слоев населения. Ведь, по сути, все могло бы сложиться гораздо лучше. Счастье и самоосуществление суть наши неотъемлемые права, и если они нам не обеспечены, значит, кто-то в этом виноват. Вопрос лишь – кто?
