О каких же решающих влияниях на Николая II в сфере большой политики может идти речь, если решение даже малых, непринципиальных вопросов он предпочитал принимать самостоятельно, оставаясь «один пред своей совестью»? Часто приводят примеры, когда по одному и тому же вопросу Царь соглашался с различными, порой, взаимоисключающими мнениями разных министров, а затем объявлял свое решение. Это часто приводят в доказательство подверженности Императора различным влияниям. Однако нам кажется, что это свидетельствует о другом: «Спорить было противно самой природе Царя. Не следует упускать из виду, что он воспринял от отца, которого почитал и которому старался подражать даже в житейских мелочах, незыблемую веру в судьбоносность своей власти. Его призвание исходило от Бога. Он ответствовал за свои действия только перед совестью и Всевышним. Царь отвечал перед своей совестью и руководился интуицией, инстинктом, тем непонятным, которое ныне зовут подсознанием (и о котором не имели понятия в XVI веке, когда московские Цари ковали свое Самодержавие). Он склонялся лишь перед стихийным, иррациональным, а иногда противным разуму, перед невесомым. Министры же основывались на одних доводах рассудка. Они говорили о цифрах, прецедентах, сметах, исчислениях, докладах с мест, примерах других стран и т. д. Царь и не желал, и не мог оспаривать таких оснований. Он предпочитал увольнять в отставку лиц, переставших преследовать одну с ним цель» (А.А. Мосолов).[68]
Но, говоря о том, что Царь руководствовался в своих действиях лишь подсознательным и что цифры и исчисления играли в его понимании второстепенную роль, генерал Мосолов лишь отчасти прав. Николай II взвешенно, ответственно и продуманно принимал те или иные решения, руководствуясь объективной информацией, докладами тех же министров, анализом прессы и так далее. Некоторые решения принимались Императором после продолжительного обдумывания. У Государя был особый портфель, куда он складывал бумаги, подлежащие его пристальному изучению.
Николай II, находясь на высотах, где, по словам У. Черчилля, «события превосходили разумение человека», видел гораздо дальше и глубже своих министров и чиновников. Царь не отделял, в отличие от большинства государственных деятелей его эпохи, духовно-нравственное видение политики от целесообразного. Ему было дано осознать и узреть Промысел Божий о русской истории.
«Государь один и исключительно смотрит на вещи не с точки зрения “нашего поколения ”, но всех поколений Отечества, и бывших, и будущих, у него есть что-то или скрыто в нем. Что-то есть “подземное”, – а “современного” нет ничего и не должно быть. Есть особая тайна, “тайна царева ”, которая совершенно никому не рассказана и никогда не будет рассказана, ибо уже с рождения царю ясно то, что “под глазом его все умаляется ” до пыли, до мелочи, до “преходящего ” и “ненужного ”, и взгляд этот имеет соотношение только с “границами вещи ”, с тем, что лежит “за нашим поколением ”, далеко впереди Него и далеко позади Него. Вечность. Царь. Отечество. Государь не может не чувствовать, что заключенное в сердце его (“тайна царства ”) вообще не рассказуемо, не объяснимо, не выразимо. <…> Бытие. Вот его область. Великое “быть по сему”. <… > Царь – всегда за лучшее. Вот его суть и подвиг. Царь (и это есть чудо истории) никогда не может быть за низкое, мелочное, неблагородное» (В.В. Розанов).[69]
«Иногда он оставлял у себя какой-либо доклад на один-два дня, чтобы его обдумать или лично переговорить о нем. <…> В начале 1908 года я заговорил о мерах к сокращению пьянства среди нижних чинов (запрещение продажи водки в полковых лавочках). Он отнесся к этому вполне отрицательно, говоря, что нижние чины – люди взрослые и не институтки, но все же потребовал бывшую у меня с собою (для памяти) записку почтового формата по этому вопросу и оставил ее у себя; месяцев шесть-восемь о записке этой не было речи, но осенью того же года он ее вынул из ящика и спросил меня – узнаю ли я ее? Я ее сейчас же узнал. Он мне сказал, что положил ее в портфель с бумагами для размышления, которые он осматривает раза два в месяц; она с ним ездила в Петергоф и в шхеры, он много раз ее обдумывал и теперь согласен с моим предложением» (А.Ф. Редигер).[70]
Из этого отрывка хорошо видно, с какой ответственностью подходил Николай II к принятию решений. А ведь речь шла о вопросе далеко не первостепенной важности! Достаточно просмотреть архивные фонды различных министерств и ведомств, сотни бумаг, на которых рукой Государя синим карандашом стоит знак «просмотрено», не говоря уже о бумагах, где стоят его личные резолюции, чтобы понять, какой титанический труд совершал он ежедневно.
Верность Николая II идее Самодержавия вовсе не означает того, что он был косным реакционером и любыми силами хотел не допустить реформы. «Николай II не являлся преобразователем по натуре. Однако он обладал очень важным для политика качеством: умел соглашаться с новыми реальностями, находил силы переступать через собственное “я ”. Консерватизм же политических воззрений отнюдь не означал, что Монарх раз и навсегда был противником всяческих новаций и преобразований; если убеждался, что та или иная мера будет способствовать укреплению государства, росту его престижа, то почти всегда ее поддерживал. Он не мог не видеть, что улучшения нужны в различных областях жизни, но в то же время до конца был уверен, что важнейший и основополагающий принцип – Самодержавие – является непременным условием существования российского государства» (А.Н. Боханов).[71]
При этом надо отчетливо понимать, что любые реформы, даже самые благие, всегда приводят к ломке устоев общества, а значит, к ухудшению жизни народа, во всяком случае, на время их проведения. В реформах, особенно резких, заложена угроза бедствий и революций. Но, тем не менее, Россия, как и весь мир, в начале XX века вступала в качественно новую эпоху, и преобразования были необходимы, и Царь это хорошо понимал. Но понимание необходимости преобразований вовсе не означало, что нужно было в них стремительно кидаться. Н.А. Дурново уже в те годы вопрошал у сторонников реформ во что бы то ни стало: «Но Господи, какой же верный курс нужно сразу взять? Где и в чем избавление?»[72]
Сначала надо было разобраться, что нужно реформировать, до каких пределов, какими способами, как при этом учесть баланс сил, сохранить спокойствие в обществе, наконец, как при реформировании части государственного здания не допустить его крушения. Все это происходило на фоне стремления части русского общества к насильственным преобразованиям, неверия власти, несочувствия ей. Молодому Императору было крайне тяжело разобраться во всех этих вопросах, учитывая также то, что со всех сторон на него сыпались советы, иногда прямо исключающие друг друга. Тем не менее, приняв решение о преобразованиях, Николай II был ему верен и твердо проводил его в жизнь. Все важнейшие реформы Царствования Николая II проводились благодаря личной воле Императора, под его непосредственным руководством. Витте, Столыпин, Коковцев и другие были талантливыми, но исполнителями его воли. Кстати, это признавали и они сами. Так, С.Ю. Витте писал о финансовой реформе 1897 года: «В сущности, я имел за собой только одну силу, но силу, которая сильнее всех остальных – доверие Императора, а потому я вновь повторяю, что Россия металлическим золотым обращением обязана исключительно Императору Николаю II. Я имел за собою доверие Его Величества, и, благодаря его твердости и поддержке, мне удалось провести эту величайшую реформу. Это одна из реформ, которые, несомненно, будут служить украшением Царствования Императора Николая II».[73] А.Н. Боханов пишет про «столыпинскую реформу»: «Столыпинская реформа в большинстве случаев реализовывалась царскими указами, что гарантировало оперативность ее проведения».[74]
