– Слинял отсюда на хер!

Как всегда, результат был обычным: мужичонка живенько смылся в чащобу, уронив докуренную до половины сигаретку. Давненько жил на белом свете и прекрасно понимал, что одинокому бичику никак не стоит задираться в Диком Лесу с тремя молодыми советскими парнями – замесят и фамилии не спросят…

Доцент с той же брезгливостью притоптал вонючий окурок, а Сенька выставил на пенек огнетушители. «Шипучее» они очень уважали – ноль семь, белая этикетка с зеленым виноградным листиком, крепость удовлетворительная, если нужно не тупо набухаться, а просто принять для веселья. Пенилось, как шампанское, на вкус было слаще шампанского, а стоило, по их зарплатам, смешные деньги – два рубля тридцать семь копеек (что не означает, будто они обходили вниманием другие всевозможные вина).

– Давай, Батуала, – сказал Доцент.

Батуала привычно раскрыл внушительный складной ножик. Все они давно умели такое винцо мастерски раскупоривать, но у Батуалы получалось ловчее всех. «Шипучее», да еще по летнему времени, да еще взболтанное переноской, при малейшей оплошности пускало фонтан, а они были не киношными гусарами, лихо плескавшими пенным гейзером добрых полбутылки. Подобные методы советской молодежью отвергались решительно, как гнилое наследие царизма. Так что Батуала кончиком лезвия аккуратно проковырял дырочку в верхушке белой пластмассовой пробки – причем так, чтобы наружу с шипеньем пошел только воздух, без примеси вина. Когда шипение прекратилось, сковырнул ножом витые жгутики металлической оплетки, раскачал пробку и выдернул. Едва слышно хлопнуло, объявился и тут же растаял небольшой дымок – и ни одной капли не пролилось зря.

Огнетушитель пустили по кругу. Пить из горла тоже надо было умеючи – пузыриков оставалось еще много, и они при неосторожном обращении опять-таки могли дать фонтан. Ну, тут уж никто не оплошал. Прикончив полбутылки, закурили и блаженно прислушались к организмам, в которые вино располагалось со всеми удобствами.

– Анекдоты свежие есть? – поинтересовался Доцент.

– Про Брежнева, – сказал Сенька. – Звонят в дверь. Подходит Леонид Ильич, вытаскивает из кармана бумажку и читает: «Ктооо тааам?»

Посмеялись, но из чистой вежливости – анекдоты о Брежневе, в общем, были скучноватыми, сводились главным образом к насмешкам над чтением по бумажке и прочим маразматическим фокусам.

– С картинками, – сказал Батуала. – Дневник Вовочки. «Первое сентября. Сегодня жарил Катьку. Жалкое подобие онанизма. Второе сентября. Машка сказала, что вечером сделает минет в вестибюле. Срочно посмотреть в словаре, что такое «вестибюль».

Вот тут уже жизнерадостно захохотали в три глотки. Потом Батуала сказал с некоторой печалью:

– Хорошо это у Вовочки там в анекдоте. Биксы сами предлагают. А тут дюжине предложишь – хорошо, если одна согласится…

Доцент с Сенькой с большим пониманием покивали. Минет был, в общем, относительной новинкой, залетевшей с растленного Запада, и далеко не всякую девочку на него можно было уговорить. Даже отъявленные лядёшки сплошь и рядом держали фасон.

– Надо бы Лорку как-нибудь сфаловать[8], – сказал Доцент. – Второй год пользуем, пора бы ей образование повышать…

– А откажется? – лениво спросил Батуала. – Не личико же ей бить.

– Наше дело предложить, ее дело отказаться.

– Тоже верно… Фотки подсунем, их навалом. Будет наглядная агитация.

– Не голова у тебя, Батуала, а Дом Советов.

– Малёха есть, – согласился Батуала.

Речь, понятное дело, шла о тех мутных от многократного переснимания фотках, которыми торговали в поездах и на вокзалах глухонемые – впрочем, как давным-давно проверено, никакие не глухонемые в большинстве своем. Каковые их жизненные наблюдения Карпухин давно подтвердил, а Карпуха врать не будет.

– Журнальчик зря сплавили, – сказал Сенька.

– Да ну, сто раз зырили, глазами фотки протерли…

Вот с журналом было интереснее. Это уже не мутные черно-белые фотки, а самый настоящий толстый журнал с цветными снимками и непонятным названием «Playboy». Журнал к ним попал от Хана, он же – Серега Саражасков. Хан, даром что сагаец, ухитрился поступить в ленинградскую мореходку и второй год ходил на сухогрузе в зарубежные рейсы, главным образом в Юго-Восточную Азию. Ухитрился, хорошо заховавши, провезти то ли из Гонконга, то ли из Сингапура полдюжины этих самых «Плейбоев», имевших на районе успех почище, чем Ален Делон во французском кино.

– Порнофильм бы посмотреть, – мечтательно сказал Батуала. – Хану хорошо, насмотрелся. А тут слушай пересказы с пересказов… Может, при коммунизме казать начнут?

– Ты сначала доживи до коммунизма, – сказал Доцент. – Я вот лично насчет себя не уверен. Потому что коммунизм, партия учит, не за горами, а мы как раз за горами. За Уральскими…

– Уж это точно, – поддакнул Сенька. – Если и доживем до коммунизма, то седыми старичками, и похеру нам будут и порнофильмы, и лядёшки. Агрегат на полшестого повиснет.

– Не ссы в трусы, – хмыкнул Доцент. – Авось придумают лекарство, чтобы стоял до ста лет.

– Ты еще скажи, что столетним будут молодые биксы давать, – фыркнул Сенька. – Бабушек пежить придется, а кому оно надо?

Митя наставительно сказал голосом диктора программы «Время»:

– Советская наука творит чудеса.

– Мудеса она творит, а не чудеса, – отмахнулся Сенька.

– Ну, не скажи, придумали ж кассетные магнитофоны. А мы с вами еще старье помним катушечное.

– Да ну, поди, у японцев слямзили. Как двадцать первую «Волгу» у штатников. Ты ж, Митька, про «Волгу» сам рассказывал.

– Ну, рассказывал. Но не могут же они все время лямзить? Иначе не платили бы им такие бабки. Я так думаю, иногда и сами придумывают.

– Хрен они без масла придумывают, – упорствовал Сенька.

– Ну погнали, погнали, – ухмыльнулся Батуала. – Как диссиденты, ага.

– Ну ты сказанешь, хоть стой, хоть падай. Кто этих диссидентов видел и откелича они у нас?

Диссиденты для Сибири были что инопланетяне – все про них слышали, но никто их не видел. Не водились они как-то за Уралом.

– Это он пропаганду пускать начал, – ехидно сказал Сенька. – Он у нас один-единственный комсомолист, ему положено.

– Идешь ты боком, – лениво отмахнулся Батуала. – Делать мне нехер, только пропаганду пускать. Пусть Бутыляка старается, ему за это зарплату платят.

– Да мы ж шутейно… Ну, банкуй вторую?

Батуала столь же сноровисто откупорил вторую бутылку. Пустили по кругу, что твою Лорку, такая уж судьба у бутылок и лядёшек. Когда закурили очередные болгарские, Батуала сказал крайне мечтательно:

– А вот представьте, поца…[9] Заходим мы в кино, в «Победу» или «Октябрь», а там порнофильм кажут. В цвете, широкоэкранный… Всё законно, по билетам…

Тут уж грянул такой жизнерадостный гогот из всех без исключения глоток, что припозднившиеся прохожие в радиусе ста метров наверняка вздрагивали и прибавляли шагу. Измышленная Батуалой картина была столь абсурдной, что любая фантастика ей в подметки не годилась.

– Ну, Батуала, даешь стране угля, – просмеявшись, сказал Доцент. – Не раньше, чем на горе целая кодла раков иссвистится. Да и тогда – сомневаюсь я…

– Помечтать-то можно, – сказал Батуала.

– Путная мечта к реальности должна быть прибита хоть за уголок хоть одним гвоздочком, – задумчиво сказал Доцент. – А у тебя она такая фантазийная, что фантазийнее и быть не может…

– Сам знаю, – уныло сказал Батуала. – А все равно хочется. Доцент вон смотрел в Париже. Который Алхимик.

– Да уж понятно, что не который Мозгляк… Ага, Инка говорила.

Речь, понятное дело, шла не о Мите, а о настоящем доценте, то бишь официальном. Так сложилось, что в домах, где жила троица, доцентов обитало целых два. Мозгляк был доцентом как бы и второсортным – из областного пединститута. Зато второй – гораздо правильнее, из научного института (их в Аюкане имелось целых два). Занимался чем-то сложным по части большой химии, готовил докторскую, и на их памяти раза четыре ездил в настоящую загранку, то есть на Запад. Так что супружница с Инной щеголяли в заграничных шмотках, совсем как в кинокомедии «Бриллиантовая рука».