Я умерла что ли? Или сплю? Может я под кайфом от вчерашних маминых грибочков, которые она приготовила на ужин?

Я застонала. Это было сумасшествием, и я так ему об этом и сказала.

— И что? Для меня безумие думать о девушке твоего возраста, которая совсем одна, — сказал он. — Рубик Кубик, у тебя есть я.

Рубик Кубик. Это убило меня впервые, как я это прочла, и убивало всякий раз, когда я видела РК. Я такая кретинка. Чертовски глупо снова оказаться в таком положении. Даже осознание того, что я тупая, ничего не изменило.

— Я хочу сказать тебе «да». — Как же мне объяснить ему? — Очень. Из своего у меня только работа. Моё семейство решит, что я чокнулась, если я скажу им, что еду куда-то с тобой.

— Тебе двадцать четыре, а не десять.

Эти слова ударили меня в грудь силой тысячи молотков Тора. Разве я сама не говорила ему все это раньше? Как я ненавидела, когда меня лечили, как десятилетку? Это была моя вина, я знала это. Я позволила им всем мной командовать. Я позволила им подрезать мне крылья, и сама же им в этом помогла.

— Я знаю, что мы поладим. Я это знаю. Ты это знаешь. Я пришлю тебе свой профиль, если ты пообещаешь не выкладывать его в Интернет, чтобы на меня кучу кредитов не оформили. Ты можешь узнать адрес моего отца и всю информацию о пляжном домике, где мы остановимся. Это очень большой дом. У тебя будет отдельная комната, если хочешь. — Еще одна пауза. Спокойное ровное дыхание, на которое я просто не могла не обратить внимания. Он дышал, как моя сестра. — Я знаю, что ты поладишь со всеми моими друзьями.

Мое сердце решило, что я горнолыжник, мчавшийся за золотом. У меня череп взрывался — я одновременно была напугана и чертовски взволнована.

Почему я не сказала ему, что это сумасшествие?

Почему?

Потому что это было безумно глупо, но не в плохом смысле. Желание ехать к Аарону было практически осязаемо. Та часть меня, которая не боялась, что он обо мне подумает или того, что может случиться затыкала все попытки разума мыслить критически.

Как сказать Аарону, что я даже не могу выбрать, куда полететь отдохнуть? Потому что летаю только с семьей. Только при одной мысли об этом, я чувствую себя подростком…

— Руби, не переживай из-за денег. Мы с этим разберемся. И я ничего такого от тебя не жду. Я сказал правду — ты мой лучший друг. Именно ты. Я говорю тебе больше, чем кому-либо другому. Как, черт возьми, я могу позволить чему-то случиться с единственным человеком, который заставил меня смеяться? Делать то, чего мне так не хватало?

Казалось весь мой мир замер.

— Если ты не хочешь ехать, я не стану давить на тебя. Приезжай только, если ты хочешь. Если нет, тогда мы договоримся на другой раз. Хорошо?

Глава 15

— Мы как раз собираемся начать с Панама-Сити….

Если бы мне не пришлось столько времени уживаться с проблемой своего сердца, когда я была младше, то подумала бы, что как только раздался голос пилота, мое сердечко серьезно забарахлило.

Ибо твою мать.

Я здесь. В Панаме. Там, где Аарон.

Я была трусихой. Курица, одним слово. Вот моя правда. И мне не страшно признаваться в этом. Вот она я. Руби Марисоль Сантос сертифицированная курица. Даже не цыпленок, которого кормили травой и кормом без антибиотиков, потому что, я-то, как раз, была несколько месяцев на антибиотиках. Блин, из меня курица-то второсортная.

И гуманоид так себе.

Я не была готова к этому. Не каждый год, не каждый месяц, или даже десятилетие я выходила из зоны комфорта. Сроду бы не подумала, что решусь на полет в одиночку на отдых к людям, которых я никогда не видела живьем. Последние двенадцать часов я была на грани нервного срыва. Я вспотела, сжевала ни один ноготь, опять вспотела, у меня была такая отдышка, будто я пробежала милю на шпильках. Сердце у меня билось так сильно, что скажи я кому-нибудь об этом из родных, то тут же загремела бы к кардиологу.

И все же я была здесь. Стараясь изо всех сил не быть тем, что было так естественно для меня: ссыклом.

Я всю свою жизнь пыталась убедить себя, что мне все ни по чем, при этом активно избегая того, что меня могло напугать, потому обычно не попадала в ситуации, когда приходилось ломать голову: о чем я только думала и как умудрилась так вляпаться? У меня никогда ничего такого не было, и это пугало меня.

Но кто-то, кому я доверяла, сказал мне, что я должна жить полной жизнью. Я не была храброй или напористой, как многие люди, которые все время брали то, что хотели. Может быть, потому, что я хотела не так уж многого. Но не уверена. Бросить работу и приехать сюда — это самые смелые поступки в моей жизни. Как-то я уже попыталась быть жизнерадостной и доброжелательной кое с кем, и это обернулось против меня, как будто до меня никому не было никакого дела. Но я видела, сколько раз падала моя младшая сестра, а потом поднималась, зная, что нужно делать дальше. Каждый раз. Нужно всегда собираться, брать себя в руки, несмотря на ушибы и ссадины, несмотря на желание остаться лежать на земле навсегда, потому что все получалось далеко не так, как вам бы того хотелось.

Или потому что мне было страшно вновь рухнуть в то, из чего я усердно пыталась выкарабкаться.

Не то чтобы у меня богатый опыт или вроде того.

Вот почему и каким образом я оказалась на среднем сиденье в самолете, зажатая между одним незнакомцем, пытающимся отхватить мой подлокотник, и другим — использующим мое плечо в качестве подушки. Что неудивительно, когда пытаешься купить билет накануне вылета, при этом надеясь на приличную цену и место у иллюминатора. Но меня это устраивало. Значение имело только то, что я в пути.

Без остановок от Хьюстона до Панама-Сити-Бич, Флорида.

Я все еще не могла поверить, что лечу, и моя семья определенно не могла поверить в то, что я делаю.

Вчера мама и Жасмин по очереди кричали на меня.

Да что с тобой? Ты летишь уже на следующей неделе!

Остатки мозгов растеряла?

— Ты никогда не делала ничего такого, — возмущалась мама, не подозревая, что эти слова возымели на меня сильнейший эффект. Ее слова только больше подтолкнули меня настаивать на том, что хочется мне. И я настояла.

«Я собираюсь лететь» и никаких «Нет». После того, как я это огласила, они начали кричали друг на другу и делали это плюс-минус в течение получаса. И в тогда я сделала ровно то же самое, что и несколько часов спустя, когда пожилой мужчина, сидевший рядом со мной в самолете, заснул, склонив голову мне на плечо, — просто позволила этому случиться. Ну разве что не воспрепятствовала маме с сестрой прокричать весь список причин, по которым мне нельзя никуда ехать.

«А если что-то случится?» — поинтересовалась младшая сестра, вертя одной рукой у себя перед лицом, а в другой держа шоколадное печенье. Мне ничего не нужно было отвечать, потому что мама вывалила целый список того, что может произойти, включая, но не ограничиваясь, моим похищением, продажей в рабство и использования меня в качестве наркокурьера.

Но мне удалось удержать рот на замке и позволить им продолжать распинаться и краснеть от натуги.

Пока я наконец не сказала им спокойно, насколько это возможно, что люблю их и все такое, даже несмотря на то, что они вынесли мне мозг.

— Я понимаю, что вы переживаете… но я все равно полечу.

Что их вновь разозлило, и понеслась… Но спустя несколько минут, и я впервые в жизни, просто развернулась и вышла из комнаты, вместо того, чтобы сдаться, пойти у них на поводу, признав, что лететь не пойми куда вверх безумия.

Но если уж по чесноку. Оно ведь так и было. Они это знали, я это знала. Безумие как оно есть. Но как бы сильно меня не это пугало, их слова только еще сильнее укрепили меня в моем желание совершить осуществить задуманное. Я понятия не имела, чего мне хотелось больше доказать им или себе. Единственное, что я знала — я хочу лететь, и еще сильнее от того, что это так щекотало нервы.