Не теряя времени даром, как только собрались мы все вместе в кулак, двинулись наши рати намётом на юго-восток. Меня, как самого молодого и лёгкого, определили вестовым в дозорную сотню.

Сотня шла в отрыве от главных сил совместно с дозорными от союзных чёрных клобуков. Те же были в родной степи как у себя дома, да и погода нам тогда явно способствовала.

      В общем, на реке Ивле выследили мы по следам перехода половецкий заслон. Половецкая полусотня дозором прошлась по высокому берегу и расположилась затем на ночёвку, в одном из многочисленных степных оврагов. Как раз уже к тому времени начинало пуржить и, видно, «копчёные» захотели укрыться в нём от непогоды.

Плохими воинами они, конечно, не были, и дозорных выставили, всё как полагается. Да только и наши «были волками битыми», и уже к ночи весь тот дозор был вырезан.

      Ну а потом, по команде сотника Добрыни, с двух сторон оврага ударили мы стрелами по половецкому стану, да в мечи, и давай рубить оставшихся.

Я сам стрел пять или шесть успел выпустить, может, и нашли они кого нибудь среди степных.

Но самое главное, смогли мы тогда взять в живых трёх половцев и уже через полчаса жёсткого дознания у костра, один, чтобы вымолить себе лёгкую смерть, выдал, что половецкие вежи со стадами лежат в одном переходе на правобережье Днепра, а основное их войско ушло ниже за речку Ингул. Грех было не воспользоваться таким подарком, и уже через десять минут неслись мы вместе со своими союзниками в указанное половчанином место.

Шли ходко, у каждого было по три запасных коня, и мы только и успевали чуть снизить ход, чтобы перепрыгнуть с одного на другого.

Я шёл в головном десятке дозора.

Когда к рассвету мы вышли на вежи, уже прилично пуржило, и мы с трудом смогли рассмотреть пред собой огромный табор из повозок, юрт да ивовых плетёнок. Рядом с вежами паслись огромные табуны лошадей.

Сотник Добрыня всё оглядел и мне: «Ну, Волчонок, скачи, что было мочи и передай всё, что видел сам, и что я тебе скажу для князей. Мы с дозорными союзниками зайдём с противоположной стороны стана и ударим, как только все наши основные силы двинут на вежи. Нам главное–не дать табун увести, да вестников от этих вон перехватить, всех сколько сможем!

–Ну, давай двигай, а то вон, берендеич уже как ястреб вылетел к своим с вестью, не отставай!»

И правда, в снежную даль уходил вестовой от Чёрных клобуков.

Ну как мне можно было ему уступить, вот я и рванул вдогонку.

      Кони у нас были по силе и мере усталости, видать, равные. Ну да я был помоложе чуток, да и небось полегче. Так что догнать его сумел, и мы влетели к своим ратям уже одновременно. Я к своему князю, а тот к хану берендеевскому бегом, ну и мы давай вместе хором докладывать. А князья смотрят на нас да ухмыляются:

––Не уступил, Волчонок?!

Ладно, план нападения всё начальство быстро наметило, разрисовали что-то там сулицами на снегу. Мы с берендеечем им показали, где что было и как кто стоял у копчёных.

И вот пошла команда, всем воинам выстроится полукругом.

Не знаю уж как, а мы опять с тем молодым берендеичем рядом оказались. Он на меня косит так зло. Я на него тоже, а он ещё такой шипит что-то по-своему, только я и разобрал: «Рус Ивашка».

Ну, я ему тоже выдал: «А ты шакал худозадый!» Небось, если бы не атака, так бы и сцепились с ним там прямо на поле.

И тут вылетают вперёд князья да начальство союзников с мечами и саблями «на голо», ну и мы за ними в галоп ударились.

Вылетали наши сотни на кочевье половцев с самым рассветом.

Для меня это первая битва была, и всё смешалось тогда, в каком-то сумбуре. Только помню, что вынесло меня к кибиткам. Стоят щиты, сплетенные из ивняка, а за ними копчёные суетятся. Кто орёт что-то, кто свой лук ладит, а у кого уже и сабелька или копьё в руке на готове.

Перед защитными щитами здоровенный половец стоит, огромную оглоблю в ручищах держит и уже замахивается, вот как даст сейчас, костей не соберёшь.

      У меня в руке сулица была, я её метнул с ходу, а сам дальше несусь. А куда? Входа-то нет впереди, коня останавливать даже на миг нельзя–сразу для стрелка лёгкой мишенью станешь. Только вперёд!

Ну и полетели мы с моим Сивкой прямо. Как прыгнул мой жеребец, только вихри снежные в стороны, словно птицей взлетели! Лёгкий я был тогда, от того и перелететь ограду смогли с ним.

      А за мною смотрю, берендееч летит, тоже значить перескочить сумел и скалится так на меня глядича. Словно кричит: «Не только ты так умеешь, и я тебя ничуть не хуже.»

Ну и давай мы крутиться да сечь всех, кто только под руку попадётся.

Наши-то сотни только влетали во внутрь становища и пришлось нам несладко. Помню только, как конь берендеича начал заваливаться, сразили его, а он с седла сам слетел в снег, видать, оглушённый был, и пара копчёных его уже насадить на копья подскочили. Где только у меня, сил столько взялось, подлетел к ним–одного мы Сивкой втоптали, а другому я саблей шею рассёк, и фонтан крови выше коня взлетел, видно самую жилу рассёк! Ещё от двоих, что подскочили, отбиваюсь еле-еле, всё думаю, не сдюжу, конец пришёл. Ну а тут уж и наши внутрь ворвались, и с гиканьем да свистом пошли по всему становищу рубить!

Вобщем-то, вся война на сегодня у меня и закончилась вот на этом.

Кругом ор стоит, бабы половецкие визжат, детишки. Кони ржут. Шум стоит непереносимый. А на меня как отупение, какое-то нашло, «морок», видать, от большого выброса андреналина.»

И Андрей, увидев непонимающий взгляд Митьки, поправился:

«После боя как будто силы отнялись резко. Сел я тогда на кошму, у разворошённого и остывающего костра под десятским медным котлом. Да зачем-то, и сам не пойму сейчас, взял деревянный черпак и помешиваю значит в нём навар с кониной.

Ну а тут, мимо сотник Добрыня проезжал, да давай смеяться во всё горло: «Кому война да бабы, а Волчку всё бы пожрать чего!»

Рядом ребята из Дозорной сотни были, и тоже давай все хохотать. Ну, тут, я встрепенулся, задразнят теперь поди в дружине, покраснел. А Добрыня так уважительно. В первый раз он со мной так:

–Смех смехом, а ты, Андрейка, молодец, не журись. На подлёте сумел и сулицей здоровяка с оглоблей завалить, и щиты перемахнул лихо высоченные, да и тут не оплошал, гляжу, двух-трёх воинов вражьих посёк, и вон берендейку нашего сумел отстоять. В старшие детские перейдёшь, о четырнадцати лет, возьму к себе в дозорную сотню. Хотя и риск, есть, конечно, а ну как объешь мою гридь, вон жор то у тебя какой отменный, –и вновь засмеявшись, сотник со своими рубаками поскакал куда-то к центру табора.

Я же на месте остался. Сивку своего осматриваю, кровь ему с боков обтираю. Не чаял ведь уже сам уцелеть, и за коня страшно. Как родной он мне, из такой сечи вынес, вот и высматриваю, нет ли ран у него. Ну да обошлось как то, кровь чужая на нём, и не одной раны своей не было.

И тут слышу за спиной голос с коверканьем таким, не русский:

–Здоров будь, вестовой!

Оборачиваюсь резко, а ну как половец какой недобитый подобрался. А это стоит серьёзный берендеевский начальник. Позади–пяток его воинов, и о правую руку стоит мой давешний берендейка, тот, с кем мы так драться недавно хотели. А старший берендеич мне и молвит:

–Как зовут тебя, удалец, из каких сам будешь?

Ну, я ему отвечаю с достоинством:

–Зовут меня Андрейка, сын я десятника Хват Ивановича, что при князе Рюрике состоит. Сам же вестовой, из детских, князя Мстислава Мстиславовича Удатного.

–Хорошего воина твой отец воспитал. Да продляться славой годы его, знакомы мы с ним. Ты же мне, Андрейка, сегодня сына в бою спас, за то великая благодарность тебе самому, и батюшке твоему от меня, Шарифулы из рода Хайдара, сотника личной ханской стражи. Прими мой скромный дар.

И снимает с себя великолепный кинжал.

Я о таком даже и мечтать то, никогда не смел. Ножны в серебре, с золотым червлением, все в узорах и записях обережных. Я его в руки взял и замер, не знаю, что и сказать. Всё смешалось как то.