Я стоял возле окна и докуривал последнюю сигарету. Горький дым, подхваченный легким ветерком, клубился по комнате. Он пропитывал неприятным запахом обветшалую мебель и выцветшие, облезшие обои. Мне было все равно. Я давно перестал обращать внимание на такие мелочи. Подо мной, десятью этажами ниже, простилалась пустая, словно вымершая, улица. Когда я последний раз видел человека, идущего по этой грязной, неровной дороге, ведущей в никуда? Не знаю. Возможно, никогда.
Окурок упал в переполненную пепельницу. Не было смысла тянуть дальше. Я огляделся по сторонам, стараясь запомнить этот невзрачный пейзаж осточертелой комнаты, чтобы через мгновение попытаться забыть его навсегда. Я поднялся на хлипкий, прогнивший от вечной влаги, подоконник. Прохладный ветер приятно охладил мое лицо. Закрыв глаза, я сделал шаг в пустоту.
Диван. Старый, провонявший дустом, скрипящий диван. Откуда он здесь? Вроде бы отец когда-то обменял его у бомжей на бутылку водки. Я всегда его ненавидел. Не диван – отца. Хотя и диван тоже. Почему я всегда просыпаюсь на нем? Возможно, потому что больше просыпаться негде. Я поднялся на ноги, поморщившись от противного скрипа старой мебели. Линолеум неприятно лип к ногам, но это мне нисколько не мешало. Дойдя до ванны, я заткнул сливное отверстие склизкой резиновой пробкой и повернул кран с горячей водой до упора. На кухне привычно воняло гнилым луком. Казалось, этот запах не исчезал никогда, въевшись даже в стены. Я подхватил со стола новую пачку крепких сигарет, вытащил первую и привычно прикурил от заляпанной жиром плиты. Сразу стало как-то легче. Терпкий дым дешевого табака драл горло, заполнял легкие откровенным ядом и оставлял во рту мерзкий привкус жженой соломы. Мне нравилось. Я привычно выглянул в окно, чтобы напоследок взглянуть на омерзительно пустую улицу. Где-то за ржавыми гаражами лаяли собаки – единственные живые существа, стаями гуляющие перед моими окнами. Ненавижу собак. Блохастые твари.
Послышался звук плещущейся воды. Ванна набралась, и истый кипяток уже выливался за края, угрожая соседям снизу неприятным потопом. Но кого это волнует? Я достал вторую сигарету, прикурил от тлеющего окурка, взял со стола грязный кухонный нож и залез в ванну. Горячая, словно расплавленная лава, вода обжигала, оставляя на коже уродливые красные пятна. На мгновение я расслабился, чувствуя, как горит мое тело, как сводит болью каждую мышцу. Последний раз затянувшись едким дымом, я бросил бычок в воду и провел острым ножом по венам, окрашивая воду в отвратительный розовый цвет. Сознание медленно, давая время насладиться собственной жалкостью и убожеством, покидало израненную плоть, погружая разум во тьму.
Запах дуста. Как же я ненавижу запах дуста! Я яростно поднялся на ноги и запустил попавшейся под руку книгой в стену. Хотелось орать, рыдать, материться. И я орал, рыдал, матерился. Привычная липкость линолеума, новая пачка дешевых сигарет, поворот рукоятки плиты и мерзкий дым вновь заполняет легкие. Руки трясутся. От чего? От ярости или от ненавистного осознания собственной никчемности? Скорее от голода и бессилия. В пустом холодильнике лишь пачка просроченного паштета, на полках только заплесневелая корка черного хлеба. Впрочем, как и вчера. Как и всегда. Перебиваю голод сигаретами и ухожу в комнату. Диван, треногий табурет, покосившийся стол – вот и все.
У окна застыла девушка. Длинные светлые волосы волной спадают на хрупкие плечи. Осиная талия, стройные ноги в обтягивающих джинсах. Аккуратное личико с тонкими, аристократичными чертами. Я не могу на нее смотреть. Слезы непроизвольно катятся по щекам, образуя противные капли на недельной щетине, вынуждая растирать их дрожащими руками по всему лицу. Скоро она пропадет. Уйдет. Каждый день уходит. Оставляя за собой кровавые, липкие следы на полу, на старом линолеуме.
Тихое дуновение сквозняка. Значит, она проходит мимо. Не удерживаюсь, смотрю ей в лицо с немой мольбой о прощении. Но прощения не будет. Я это знаю. Я это вижу. По кровавым следам на ее белоснежной рубашке, по острому грязному ножу на кухне. Я не заслужил ее прощения. Руки сами тянутся к поясу от облезлого халата. Я на автомате делаю петлю, перекидываю ее через люстру и надеваю на собственную шею. Босые ноги, измазанные в свежей крови, скользят по облупленной краске табурета. Выдержит ли крепление? Конечно. Отец все делал на совесть. Кроме детей. С глухим ударом табурет падает на пол. Гнетущий, неприятный звук. Меня он уже не пугает.
Диван. Липкий пол. Сигареты. Заплесневелая корка хлеба. Девушка в крови. Когда это началось? Не знаю. Может, вечность назад, может, только сейчас. Когда это закончится? Никогда. День за днем. Год за годом. Столетие за столетием. До скончания времен я должен убивать себя, моля о прощении. О прощении той, что убил я.
