– Чего ты так боишься?

– Что у меня не хватит времени.

– На что?

– Чтобы понять, где мы.

– Скажи хоть, за что ты меня убил?

Они сидели, напряженно всматриваясь друг в друга.

– Так всё же за что? – повторил он, держа руки в карманах пальто. – Надеюсь, у тебя была хорошая причина. А то ведь, согласись, как-то глупо умирать из-за нелепости, а?

Он нервно рассмеялся, и его лицо передернуло судорогой.

– Я не понимаю, о чем ты, Нельсон.

– Не понимаешь, Джимми? Ну, так послушай. Забавная история вышла сегодня ночью. Забавнее не бывает. Давай я расскажу, и мы посмеёмся…

Шапки на нем не было, холодный ветер трепал непослушные темные волосы, уже слегка подёрнутые сединой.

– Ну, так вот, представь себе, Джимми, сижу я с покупателем лицом к лицу. Вокруг мрак – только я, он и лампа. Даже стен не видно. Вроде бы всё, как всегда, обычная продажа идеи. Деньги переведены ещё вечером. И вот я передаю ему идею. Твою идею, Джим. Наизусть, по словам – всё давно заучено. Рассказываю медленно, не спеша, как телеграмму зачитываю… И знаешь, что? Он с серьезным лицом выслушивает до самого конца. Затем встает и так спокойно, не говоря ни слова, протягивает мне утренний выпуск «Уолл Стрит Джорнал». И угадай, что я вижу?.. Прямо на первой полосе: «Японский золотой запас пропал». Дальше и читать не надо, всё и так понятно. Слово в слово – идея, которую я ему только что продал. Твоя идея, Джим!

Джим видел, как дрожали его тонкие губы, как широко зияли зрачки его глаз.

– И вот мы сидим напротив друг друга в кромешной темноте, и я вдруг понимаю, что сейчас, пожалуй, лишь самый последний бездомный в самом дальнем вонючем углу нью-йоркской подземки ещё не знает этой идеи… Что может быть хуже, Джим? Продать уже слитую журналюгам идею!

Он замолчал; доносилось лишь его шумное, обрывистое дыхание. Ноздри раздувались, его бледное лицо было все перекошено, как от зубной боли.

– Джим, ты когда-нибудь пробовал продать дилерам разбавленный кокаин? Целую тонну левого порошка, а? Причем так, что ты сам узнаешь об этом последним?.. Тебе когда-нибудь бывало страшно, по-настоящему страшно? Так, чтобы дрожали коленки и хотелось залезть под стол?

Он не сводил с Джима своего испепеляющего взгляда.

– Так вот, поведай мне, Джим, зачем же ты её слил? Зачем ты меня убил?

– Верни ему деньги, – выговорил Джим, каждое слово давалось ему с трудом.

– Вернуть?.. Ему?.. Деньги!? – Нельсон уставился на него. – Ты совсем потерял рассудок?! Ты забыл, кто я?! Это продавец ещё может вернуть деньги. И, может быть, покупатель даже его пощадит. Но я же не продавец, Джим! Я же оценщик, один из трех во всем Нью-Йорке, будь проклят этот город! Каждая третья сделка, каждая третья идея проходит через меня. Все эти чертовы деляги, когда хотят определить цену идеи, к кому они идут? Ко мне! Иначе как определить цену идеи, не зная её? Ведь какой продавец расскажет идею авансом? А если расскажет, то зачем ему платить? Они не могут существовать без оценщика, посредника при продаже идей… Без меня.

Он схватился за голову.

– И что требуется от оценщика? – некоторое время он с ненавистью смотрел на Джима, затем не выдержал и сорвался:

– Молчание! Всё держится на простом правиле: оценщик молчит! Молчит во что бы то ни стало, изо всех сил. Как рыба об лед! Так молчат каменные идолы на острове Пасхи, Джим. Ведь если начинает говорить оценщик, то… – он вдруг побледнел. – За последние тридцать лет через меня прошли сотни идей… Я знаю каждую… Все эти покупатели и их самые сокровенные секреты… Эти сумасшедшие коллекционеры, заплатившие за идеи миллионы…

Он говорил, судорожно хватая воздух.

– И знаешь, что они сейчас делают? Я прямо вижу их лица сейчас!.. Они все, все до единого, эти сотни покупателей, проснулись сегодня и узнали, что я заговорил. И прямо сейчас все как один в ужасе пытаются понять, как сохранить свои идеи… Ведь разговорившийся оценщик, он ведь подвешивает их всех. Слив сегодня одного, кого я солью завтра?

Он прикрыл глаза, затем продолжил:

– За всё время было лишь пять случаев, когда оценщик заговорил. И ни разу он не дожил до утра… Я мертв, Джим! У меня на груди мишень размером в пол-Манхеттена. И повесил её ты. Меня убил ты, Джим….

– Скажи им, что подвел продавец. Что это – не твоя вина, – тихо произнес Джим.

Глаза Нельсона вспыхнули, в горячке, в приступе отчаяния он смотрел на него, как будто отказываясь поверить, в то, что услышал.

– Джим!.. Ты сам себя слышишь?! Они же не знают о тебе! Не знают, что идеи – твои! Они думают, что продавец – это я. Понимаешь? Я! И продавец, и оценщик одновременно… Черт тебя возьми, да ты же сам настаивал, чтобы о тебе никто не знал! И ведь я, глупец, купился! О, дьявол, и я ведь сам согласился – быть продавцом и оценщиком в одном лице… Идиот, идиот! – Нельсон ударил себя кулаком по лбу. – И теперь не на кого перевести стрелки, потому что продавец – это я и есть! Идиот! Это капкан! Выхода нет! Конец…

Его всего трясло. Было видно, как дрожали его губы. Вдруг он резко развернулся и посмотрел на собеседника в упор:

– Ты же всё это знал, да? Ты ведь знал, что это мой приговор?

Джим сидел, уставившись перед собой. На виске у него пульсировала артерия.

Он кивнул.

– Ты знал, что если сольёшь идею, то убьешь меня? И все равно слил?

Он снова кивнул.

Нельсон надолго замолчал. Затем достал из кармана термическую гранату и поставил её на скамейку между ними. Взрыватель был взведен.

– Ты знаешь, что это, Джим?

Тот поднял глаза.

– Уничтожитель идей…

– В радиусе пяти метров не останется ни одного байта информации. Даже по ДНК не смогут опознать… А теперь, когда мы можем спокойно пообщаться, поведай мне, Джим. За что ты убил меня?

Джим откинулся на спинку скамейки. Он сам не знал, почему он любил эту часть Центрального парка – ту, где лес скатывается к озеру. Прелый запах листвы и грибов, торчащие из воды, все во мху, коряги. Уже почти опавшие кроны, красные клёны, держащиеся до последнего дубы и проникающий сквозь них свет, отдающий свое последнее тепло. Единственное место в центре бетонного муравейника, где ещё можно было остаться наедине с собой.

– Нельсон, твой покупатель работает на ЦБ Японии. Это государство.

В ужасе Нельсон подскочил.

– Быть этого не может! Я десять раз проверял…

– Может. И есть.

Джим достал из нагрудного кармана помятую фотографию и протянул Нельсону. На ней двое садились в машину.

– Того, кто слева, ты знаешь.

– Д-да… Это покупатель…

– А справа – это…

– Заместитель главы Центрального Банка… Откуда это фото? Ему можно верить?

– Так же, как и тому, что они потеряли своё золото… Это государство, Нельсон. Сто процентов. Твой покупатель – государство…

Нельсон согнулся, схватился левой рукой за голову. Трех пальцев на ней не было – он потерял их ещё в детстве. Его исковерканная рука казалась одним длинным щупальцем.

– Почему?! – взвыл он. – Почему ты не сказал мне раньше?

– Я сам узнал вчера вечером. Твой телефон был выключен…

– Нее-е-т!.. Треклятая Зоя!

– Я на неё и подумал. Но найти тебя не смог…

– Проклятый вирус! Телефон и сейчас не работает, – он дернулся, замер и посмотрел на Джима.

– Я сделал всё, что мог, Нельсон. Но ты сам нарушил наше единственное правило – никаких властей… Когда я узнал, единственное, что оставалось, это уничтожить идею. Рассказать её всем… И я её слил…

– Ты… Из-за своего глупого принципа ты убил меня? Один раз ты не захотел поступиться, чтобы меня спасти?!

– Это было моё единственное условие, Нельсон. Тогда, два года назад, мы договорились – никаких властей. Никаких государств. Ты обещал.

– Но один раз… Чтобы спасти меня? Неужели я для тебя совсем ничего не значу? Все эти годы… Ты же мог, ты мог?.. Поступиться? Закрыть глаза, сделать шаг в сторону, не обратить внимания… Всего один раз!