Узкое ущелье с голыми склонами. Лишь кое-где – низкие, кривые кустарники, пучки сухой травы. Извилистая каменистая тропа, едва припорошённая снегом. Она то расширяется, то сужается, то вовсе теснится среди громадных валунов и скальных выступов. Это, должно быть, русло сезонного ручья. Где подъём или спуск круче, камни норовят ссыпаться из-под ног и потащить тебя за собой.

Изредка сбоку открывается проход в другое ущелье. Вдруг справа – небольшая долина, буквально утопающая в снегу! Видно, что перевал в конце её весь перекрыт снегом. Особенность этих краёв: где гуляют ветра и палит зимнее солнце, снег не задерживается, а в ущельях и долинах, что прикрыты от преобладающих ветров, может и по пояс насыпать, особенно на тенистой стороне. Но мы выбираем сухие тропы.

Мой проводник не пояснял, куда и зачем мы идём. В общих чертах я представляла, где мы находимся и куда должны держать путь: товарищ Бродов познакомил меня с картами. Но конкретного маршрута и тот не знал: его проложил лично человек, спина которого сейчас маячила на шаг впереди. С момента нашего знакомства он произнёс всего несколько слов, но молчание, сопровождавшее нас в пути, не тяготило. Человек сливался с лёгким, прозрачным воздухом. Его мысли, его чувства, его энергетика были столь же легки и прозрачны. Вроде есть человек – а вроде и нет!

Ущелье кончилось внезапно, сделав неуловимый поворот. Вдруг открылась просторная равнина, такая же жёлто-серая и безжизненная, как всё в этих обделённых растительностью краях. Спускаться вниз, к долине, почти не пришлось, из чего следовало, что мы оказались на обширной поверхности горного плато.

Вот чего я уж совсем не ожидала: в тусклом свете облачного неба на равнине блеснули длинные металлические нити, параллельные друг другу. Рельсы! Они стремились к горной гряде на горизонте, издали похожей на цепочку холмов-курганов с округлыми вершинами.

Мой спутник приостановился, обернулся и впервые заговорил. Он сказал, что мы должны подойти к железной дороге, потому что по ней два раза в неделю проходит поезд. Сегодня день поезда. Мы успеем подойти без спешки и далее поедем до тех дальних гор.

Говорил со мной этот человек по-немецки. И я всё понимала! Впервые не на уроке, где частенько и путалась, и сбивалась, а в реальной обстановке я услышала и поняла немецкую речь. Он сказал:

– Теперь ты будешь слушать и говорить на немецком и тибетском. К концу нашего перехода ты будешь думать на этих языках и видеть на них сны. Русского с этого момента для тебя не существует. Да, кстати, можешь называть меня Гулякой.

Худощавый, жилистый, с правильными чертами узкого лица, этот мужчина мог бы понравиться мне, если бы не был постоянно «выключенным». За весь наш долгий путь я не видела, чтобы он нахмурился или улыбнулся. Даже когда он смотрел прямо в глаза, выражение его лица оставалось нейтральным.

Мы часа два сидели прямо на шпалах железной дороги. Гуляка кормил меня солёными шариками сухого сыра, сушёной мясной стружкой, твёрдыми галетами, в его вещмешке, на вид полупустом, обвислом, обнаружилась и вместительная фляга с водой.

Я ожидала, что мы начнём размахивать руками и тормозить поезд на полном ходу, как попутную машину. Но выяснилось, что у него тут, на совершенно голом месте, официальная остановка. Это, кстати, не означало, что он остановился: поезд притормозил свой и без того неспешный ход; желающие попрыгали вниз, а мы спокойно зацепились за открытую площадку и взобрались на неё.

Маленький чёрный паровоз тащил четыре или пять открытых вагонов: у них были борта в полроста человека и стойки, на которых держалась брезентовая крыша, а внутри – где деревянные лавки, а где и голый пол. Люди азиатской внешности сидели на полу на своих тюках и баулах. Пассажиров оказалось не так много.

Весь остаток дня, всю ночь и следующий день мы потихоньку двигались вперёд.

Оказавшись среди этих людей, мы помалкивали: мы же в Китае! Тут натянутые отношения с Тибетом, а с союзницей немцев – Японией – война. На каком же языке разговаривать?! Пассажиры вокруг галдели, хохотали, бранились, бросая друг другу реплики необыкновенно резкими, пронзительными голосами. Нас обоих окружающие не замечали, будто нас и не было вовсе. Могли протянуть кусок еды прямо над головой или, разыгравшись, кинуть друг в друга что-то, едва не задев. Мой проводник не обращал на вызывающее поведение попутчиков никакого внимания и совершенно ушёл в себя.

Итак, большое путешествие началось. Я теперь буду одна до той необозримо далёкой поры, когда оно закончится. И ни в какие паники, и ни в какую тоску впадать я не имею права. Особенно если учесть, что и прежде не была склонна терять присутствие духа, – так не время и начинать. И всё же: какой ледяной ветер пронизывает голые пространства, как одиноко и жутко в мире, наполненном совершенно чужими людьми…

«Запомни: ни на час, ни на минуту ты не останешься одна. Я и девчонки – мы всегда рядом. Никто из нас не сможет забыть о тебе ни на минуту. Даже если случится, что не почувствуешь, – просто знай. Понимаем?»…

Я прислушалась. Молчаливое, пустое пространство не доносило ни единой весточки. Самой выходить на связь с девчонками мне было строго запрещено, пока не окажусь на месте назначения и не сориентируюсь как следует. Мысли и чувства отошли, как облачный фронт, голоса попутчиков, говоривших на непонятных языках, слились в общий отдалённый гул, сознание парило в пустоте.

Сознание ли свободно летело в пространстве, или пространство парило в сознании, всё расширяясь, – только в самой середине этой пустоты обозначилось что-то лёгкое, тёплое и нежное, как пухлая пряжа, собранная в горсть, как птенец, трепещущий в ладони. Ни образов людей, ни передаваемых мыслей не возникло, но я поняла, а точнее, я просто знала: это привет от моих товарищей передан прямо сквозь сердце, минуя все слои и уровни сознания, и моя душа отвечает через тот же канал связи – сердце.

Я не контролировала транс настолько, чтобы определить, сколько времени он длился. Да и время в пустынной степи воспринималось совсем по-другому, нежели среди привычной цивилизации. Оно то вяло текло, то вовсе останавливалось.

Уже почти придя в себя, но ещё не открыв глаз, я проверила: не окружает ли меня облако из мыслей или образов, содержащих информацию, которой никоим образом нельзя «засветить», то есть выдать случайному постороннему наблюдателю. Меня натренировали так, что подобные самопроверки стали привычной практикой. Нет, всё в порядке: окружающее пространство чисто. Только в сердце – тёплый родничок нежности. Но сердце – надёжный канал, оно не выдаст, если честно прислушиваться к нему и не давать воли фантазиям.

Теперь я поморгала и огляделась. Попутчики большей частью дремали на своих тюках, сгущались сумерки, приправленные клубами паровозного дыма. Шевельнувшись, я заметила, что резкий ледяной ветер, игнорируя одежду, пробирает до костей. Мой провожатый, сидевший скрестив ноги и едва касаясь спиной борта вагона, беззастенчиво изучал меня. Странно, что я раньше не ощутила пристального взгляда!