Воины удивленно уставились на странно одетого пленника с мешком на голове.
– А Гришка где? – нетерпеливо спросил Поленин.
Как раз в это время послышались грузные шаги, тут же появился Судак, который с трудом нес предмет, вызвавший изумленные восклицания. Он напоминал княжеский трон, но был каким-то нелепым, на нем еще стоял необычный, красиво расписанный ящик.
– Он около этого крутился, – пояснил Прошка, указав на пленника и кресло.
– Уж не самого ли Мамая ты, Прошка, в полон взял? – полушутя-полусерьезно спросил Поленин, сдергивая мешок с головы пленника. И тут же изумленно уставился на светловолосого, чуть конопатого паренька. – Не-е, – протянул он, – это не татар. Ты кто?
– Пашка, – совершенно искренне ответил тот, слегка ошалевший от всего произошедшего.
– Русич, что ли?
С тревогой всматриваясь в лица мужиков у костра, он кивнул.
– И чего ж тогда молчишь, будто язык проглотил? Откель ты тут взялся-то?
– Ну… да… в общем… – замямлил Павел, не зная, что и как он здесь может объяснить, – девушку одну ищу.
– Ах, девицу, – кивнул Поленин. – Да тут полно их. Только все бородаты…
Ратники дружно захохотали.
– И чего с ним огород городить, – проворчал Святослав, – порешить, да и дело с концом. Татар это. У Мамая всяких полно, все ему служат. Ты только на эту хламиду глянь, – показал он на костюм пленника, – русич выискался.
– Хиловат больно, – заметил Гришка, развязывая Павлу руки.
– Во-во, и я про то. В бою с него толку нету, а вынюхивать горазд.
Павел с удовольствием разминал затекшие руки и с тревогой вслушивался в разговор мужиков. Чего от них можно ждать?
– Меня больше интересует, откуда и как он эту штуковину приволок. Ненашенская работа.
– Говорю, татар он, – продолжал настаивать Святослав.
– Ну, так чего молчишь, русич? – с еле заметной усмешкой задал вопрос Поленин. – Откуда ты?
– Издалека, – только и нашелся что ответить Павел.
– Да и мы не тутошние. И московские, и владимирские, с Литвы даже есть, а ты каковский?
– Я с Волги.
Святослав победно хмыкнул:
– Ну, чего я говорил?
– Татары, татары, – возмутился Павел, – от ваших монголо-татар давно уже помину не осталось. Мы со всеми мирно живем.
– А кто это такие – вы?
– Русские. Российские.
– И дани не платите?
– Да я же говорю, – воодушевился парень, – никто никакой дани не платит, и Мамая вашего давно кости сгнили, и… Ну, то есть сейчас-то он, может быть, и есть, а потом не будет, – совсем запутался он в своих рассуждениях.
Никто и не заметил, как приблизился к костру и стал прислушиваться к разговору князь Дмитрий.
– Спасибо и на этом, – усмехнулся Поленин, – что хоть сейчас-то есть. А то уж я засомневался, чего мы тут за Доном собрались, вместо кабака на поле Куликовом расселись.
– За Доном?! На Куликовом?! – Павел даже привстал от возбуждения. – Ух ты! Так завтра что, Куликовская битва будет? – спрашивал он, а сам лихорадочно вспоминал то немногое, что еще помнил из истории.
– Какая-какая битва? – переспросил Прошка.
Но Павел от возбуждения даже не расслышал вопроса.
– А Дмитрий Донской с вами? А Пересвет здесь?
От последних слов паренька вздрогнул всадник, стоявший неподалеку, зашуршала металлом кольчуга, настороженно обернулись сидевшие у костра. Не таясь более, Дмитрий Иванович выехал к свету пламени.
– Князь! – поднимаясь с земли, радостно приветствовали его воины.
– Откуда ты про Пересвета наслышан, отрок? – спросил он, обращаясь к Павлу, и взмахом руки остановил Поленина, попытавшегося объяснить появление пленника.
– В школе по истории учили. Пересвет перед битвой сразился с монгольским богатырем Челубеем, они…
– Молчи! – решительно остановил его князь. И, спешившись, добавил несколько мягче: – Пойдем, пройдемся. – И сам первый неторопливо направился вглубь дубравы.
Есть в его дружине монах Пересвет, на днях благословил его на ратный бой сам великий старец Сергий Радонежский. Было в словах отрока что-то неясное, может быть, прозорливое… Уж не ведун ли? Не блаженный? Дмитрий Иванович обернулся к Павлу.
– Что ты еще ведаешь?
– Пересвет и Челубей погибнут. Потом будет битва, русские победят, – вспоминая, затараторил Павел, поняв, кто стоит перед ним. – Вы останетесь живы, только ранены будете. Про битву эту люди и через тысячу лет помнить будут, в школе учить. А вас станут называть Дмитрием Донским.
Тревожно забилось сердце князя: кто перед ним? Уж не посланец ли неба или… преисподней?
– И эта битва положит конец монголо-татарскому игу, – добавил Павел, силясь вспомнить еще что-нибудь.
Он не заметил, как от последних слов слегка вздрогнул Дмитрий Иванович, легкое разочарование выразилось на его лице. Кто, как не князь, знал, даже разбей он Мамая наголову, из ярма монгольского не выскочишь сразу.
«Видение, видать, пареньку было, – решил он, – а я уж чуть за посланца его не принял», – усмехнулся он своей тревоге и растерянности.
Неожиданно тишину предрассветной дубравы нарушила какофония нелепых звуков. «Магнитофон!» – догадался Павел и бросился к костру. Выхватив меч, Дмитрий Иванович поспешил за ним.
У костра произошло вот что. Когда Павел и князь скрылись за деревьями, Прошка, так и не понявший, кого же это он приволок из леса, внимательно осмотрел и ощупал кресло. Взял в руки красиво украшенный ящик. Все с любопытством наблюдали за ним. Прошка, приподняв его, потряс, прислушался, но ничего не происходило.
На кнопку он нажал совершенно случайно, из магнитофона сразу же обрушилась звуковая канонада одного из почитаемых Павлом местных ансамблей металлистов. Все в страхе бросились врассыпную. Прошка, уронив «ящик» на землю, пулей взлетел на дерево. У костра, распластавшись на траве и обхватив голову руками, остался лишь Святослав. Испуганно захрапели кони.
Павел, выскочив из дубравы, поднял магнитофон, убавил, а затем и вовсе выключил звук, убедившись в целости «ящика». Потом, оглядевшись, весело рассмеялся. К костру несколько смущенно, но с опаской, ежесекундно крестясь и озираясь, возвращались мужики. Смех этот вывел из оцепенения лежавшего Святослава. С безумными глазами он вскочил и, подняв бердыш, бросился на Павла. Тот слишком поздно заметил опускающийся на голову топор. В глазах потемнело, и, не успев даже испугаться, он рухнул на землю…
Сначала до его сознания дошел чей-то говор. Павел попытался прислушаться, мучительно соображая, где он, что происходит. Вспомнил воинов, князя, магнитофон и занесенный над головой топор. Попытался пошевелить руками, ногами – они слушались. «Живой», – радостно подумал он, нащупав на голове порядочную шишку.
– Кажись, очухался, – раздался совсем рядом малознакомый голос.
Павел открыл глаза и увидел рядом с собой Прошку, того молодого воина, который и приволок его к костру.
– Подымайся, коли очухался, неча разлеживаться, – сказал тот и добавил: – Хлипковат ты.
– Что случилось-то? – Павел сел, морщась и поглаживая ушибленное место.
– Святослав с испугу чуть не порешил тебя. Ежели бы князь меч свой не успел подставить, то тебе бы уж заупокойную отслужили. Может, оно и лучше бы было. Валандайся с тобой теперича.
– А ты не валандайся. Мне няньки не нужны.
– Князь повелел уберечь тебя. После битвы говорить с тобой желает, да и штуковины эти рассмотреть.
– Это у него вряд ли получится, – заметил Павел, вспоминая из истории, что восемь дней после битвы стояли русские войска на поле, хоронили убитых, а сам князь был ранен и, кажется, тяжело. – У меня времени столько нет.
– У меня не сбежишь, – по-своему понял его Прошка. – Давай лучше эти штуки, – он показал на кресло с магнитофоном, – перенесем подальше в дубраву. Там овражек есть. Да и сам там схоронишься, а то жарко станет, снесет лихой татарин твою башку, а мне ответ держать.
Только сейчас Павел обратил внимание, что утреннее солнце уже прогоняло остатки тумана, высвечивая вдали изготовившиеся к битве дружины. Видать, немало он провалялся в беспамятстве. Поднявшись, взял магнитофон и пошел вслед за Прошкой, который не без труда уже волок кресло.
