Проходят томительные минуты.

Почти одновременно впереди появляются старший лейтенант Рандалу с телефонистом и разведчиком, который тащит на спине тяжелую стереотрубу, а из зарослей, с треском ломая ветки, вылезают передки.

Танки на дороге, уже поравнялись с нами. Время от времени они постреливают из пушек и пулеметов. Наверно, кого-то из наших видно с дороги. Завязывается даже перепалка, но потом утихает, и опять раздаются отдельные выстрелы, разрывы снарядов и пулеметные очереди. Шум удаляется на восток. А впереди по-прежнему все так же тихо.

Батарея готова к маршу.

Рандалу, явно нервничая, изучает карту и ворчит себе под нос:

- Прорыв отсюда... Пехота группами уже увязла в трясине...

Нет, туда нам нельзя, утонем... Да, но больше нам идти некуда, нужно проскочить через дорогу, по которой прошли танки... Может, посчастливится...

Значит, мы почти в тылу у немцев, нам необходимо как-нибудь в обход соединиться со своими.

Наша маленькая колонна начинает продвигаться сквозь заросли. К счастью, земля не слишком мягкая, беспокойство вызывают только минные воронки, которыми полон весь кустарник.

Продвигаемся дальше. Впереди верхом командир и два разведчика, за ними Иванов и Рябцов с ручным пулеметом, следом одноколка связистов и потом уже вереницей тянутся остальные.

Голова колонны вышла к деревенской дороге, на ней еще не остыли следы гусениц. Ни одной живой души. Горящая полуторка. И две пароконные телеги вместе с ездовыми и лошадьми, навеки завершившими здесь в кустах свою поездку. Из-разбитых повозок просыпались в дорожную пыль пшено и лапша, у одного повозочного чудовищно разнесло полголовы и изуродовало всю верхнюю часть тела.

Связные торопливо роются в повозках, стаскивают ящики с жиром и консервами и мешок пшена.

- Куда вылезли! - кричит старший лейтенант. - Сейчас же обратно в кусты!

И вовремя, потому что с запада стало приближаться какое-то урчание. Это не танки. На дорогу выскакивают три мотоцикла с пулеметчиками в колясках. Иванов и Рябцов вопросительно смотрят на Рандалу, но тот показывает рукой: ложись, ложись, укройся!

Почти весь оставшийся личный состав успевает спрятаться в придорожном кустарнике, только орудия и лошади немного отстали.

Мотоциклисты останавливаются метрах в пятидесяти от нас. Один из них выскакивает из коляски и пристально смотрит вперед. Местность отсюда далеко не просматривается, в полукилометре пустая дорога исчезает за поворотом. Немец идет к повозкам, шарит в поклаже, громко смеется и что-то говорит своим, те тоже смеются. Потом возвращается к мотоциклу. Тщательно прислушивается. Один из мотоциклистов берет бинокль и внимательно оглядывает кустарник по обе стороны дороги. Нас он не разглядел, потому что по-прежнему спокоен.

И тут происходит нечто совершенно неожиданное. Лошади одной из упряжек начинают вдруг визгливо ржать. Ну, ясно, упряжки ведь теперь сборные, лошади в паре незнакомые, непривычные, и нет ничего удивительного, что они норовят укусить одна другую и лягнуть. Правда, буянят они все же довольно далеко от дороги, а мотоциклисты на порядочном расстоянии от нашего укрытия, но все же что-то до них доносится. Они продолжают прислушиваться, а кони расходятся все больше, или - это только нам так кажется? Во всяком случае немец с биноклем довольно правильно указывает направление, где происходит возня.

Однако старший лейтенант Рандалу уже принял решение:

- Иванов, огонь! - кричит он в полный голос. - Ребята, стреляйте!

Наверно, то были последние слова, которые немцы услышали в этой бренной-жизни. Две-три очереди, беспорядочный треск карабинов. Спустя две минуты все было кончено.

Батарея прорвалась через дорогу, упряжки неслись прямо галопом. К счастью, на этом проселке не оказалось глубоких канав. Разведчики бросились к убитым немцам, забрали оружие и документы и подожгли мотоциклы.

Ох, как нам повезло с этим рывком! Едва мы углубились в лес на километр, как на той же дороге залязгало новое танковое подразделение, за которым наверняка шагала и немецкая пехота.

Лишь на следующее утро, едва передвигая ноги, наша батарея, от которой осталась едва ли половина, догнала полк. Смертельно усталые люди и лошади.

А в полдень мы снова заняли позиции.

Выходит, все вчерашнее было лишь легким щекотанием нервов, маленькой прогулкой. Ну ладно, хорошо еще, что все так обошлось.

Как выяснилось из документов, там на дороге мы убили начальника полковой разведки, двух унтер-офицеров и трех солдат. И то дело!.

У одного из унтер-офицеров в кармане была семейная фотография. Жена ничего собой не представляла, но дети очень красивые, особенно младший. Три славных мальчугана.

Мы беспокоились за Вийрсалу, кто его знает, насколько глубоким был танковый прорыв и когда удалось его ликвидировать. А вдруг раскатали медсанбат?

(К счастью, этого не случилось. Вийрсалу окончил войну в звании гвардии майора, имея четыре боевых ордена. Член партии, он жив и сейчас, где-то директорствует, хотя мог бы уже выйти на пенсию. У него четырехкомнатная квартира, машина, дача с финской баней, третья жена и огромная овчарка. В компании он всегда в центре внимания благодаря запасу анекдотов. Детей у него нет, наверно, уже и не будет, откуда же им взяться, если их не хотят?

Старший лейтенант, коммунист Пяртельпоэг весной 1945 года на военном параде в Таллинне, как хозяин, ехал впереди своей батареи. После выхода в запас он руководил МТС где-то в Южной Эстонии, потом был директором совхоза. В пятьдесят лет стал Героем Социалистического Труда. Его старший сын ветеринар, младший - учитель истории, дочь - детский врач. У него семеро внуков. Жизнь идет дальше, куда она денется. Сейчас Пяртельпоэг весит вдвое больше, чем весил в рабочем батальоне. И это еще без волос, потому что уже лет пятнадцать как облысел.)

74

Кошка - животное, которое любит свой дом даже больше, чем хозяина или хозяйку. Поэтому ничего нет удивительного в том, что в одной сгоревшей деревне, на одном из пепелищ мы обнаружили симпатичную кошечку. Кирсипуу взял ее с собой, жалко ему стало зверушку. Тем более что кошка была еще совсем молоденькая и резкая перемена в жизни могла стать для нее роковой. На марше мы несли ее на руках, она довольно скоро к нам привыкла и на редкость быстро выучила эстонский язык. Поскольку обычная солдатская похлебка особого восторга у нее не вызывала, мы отдали ее на кухню, там ей могло перепасть и что-нибудь более кошачье. Кроме того, там было теплее можно было погреться у огня, мелькавшего под котлом, или на теплой крышке. К тому же много безопаснее, чем на передовой. Мы часто навещали ее, ходили повидать, проведать, погладить, обменяться мыслями. У нее была очень славная широкая хитрая мордочка и спокойные, неторопливые повадки, чем она сильно напоминала нашего начпрода, капитана Рулли с его, как бы это сказать, кошачестью. Кроме того, у них с начпродом сложились очень хорошие отношения, они составляли редкостную пару, какая наверняка не встречалась ни в одном другом фронтовом полку Красной Армии.

Сперва кошечку окрестили Лонни, но потом выяснилось, что это была постыдная и обидная оплошность, что подтвердил и ветеринар, которого притащил Рууди. С тех пор ее стали звать Николай. Какой-то зубоскал посоветовал назвать ее Адольфом, но ребята единодушно решили, что невинный зверек ничем не заслужил такого бесчестия.

И был еще такой необыкновенный случай: Сярель обнаружил в лесу корову, которая, очевидно, дезертировала из большого стада, отогнанного в тыл. По правде говоря, корова была так себе, а все-таки натуральная. Она тихонько мычала от боли, потому что уже несколько дней была недоена и от молока у нее ныло вымя. Рууди приступил к доению, это было настоящее цирковое представление: вокруг все побелело от пены, с брюк у него капало, в сапогах чавкало, а корова то и дело оглядывалась: вот и доверь сосок полоумному... В конце концов дело все же настолько продвинулось, что на дне ведра плескалось молоко - котелка два.