– Так кого ты порешил?

– Мужчину, – скупо ответил тот. Пахан остался доволен.

– А-а, то другое дело. Живи тогда спокойно, но вон туда, – Лелик указал на окно, – без моего разрешения не суйся, там моя территория. – С этим он отвалил.

Владимир, устроившийся на шконку рядом со своей, спросил у Васи, кто такой пахан.

– Старший по хате, по камере значит. Но Лелику ты не верь, врет он. Паханом у нас Лазарь, но он сейчас в больничке. А места своего никому не уступал.

– А Лелик сам-то кто?

Василий рассказал, что место у окна – квадрат – облюбовали себе блатные в «хате», рецидивисты с большим стажем. Это была их территория, и никто из обитателей камеры не имел права входить туда без разрешения. Блатные же, и особенно пахан, имели право на все. Правда, угол у блатных ничем огорожен не был.

Рецидивисты дулись в карты, нарды и домино, а бывало, что и шансон орали. Огрызались с администрацией изолятора и демонстрировали над сокамерниками свое превосходство, но в принципе никого не трогали и не вредничали, держались между собой сплоченно, а с остальными – обособленно.

Кроме блатных и рецидивистов в камере содержались также первоходки, но лица виновные, взаправду совершившие преступления. В том числе и Василий Рыбаков – его обвиняли в причинении менее тяжкого вреда здоровью, т.е. вреда, для жизни не опасного и не повлекшего тяжких последствий, но вызвавшее длительное расстройство здоровья на срок до четырех месяцев. Васе маячили исправработы. А были ли здесь такие, как он сам, Владимир Назаров не знал.

Половина второго – время в МЛС для обеда. К этому времени Владимир познакомился уже с большинством, населявшим его камеру, и скоро перестал опасаться окружавших его людей. Хотя где-то в подсознании, конечно, оправданное чувство боязни не проходило.

Обед раздавали в маленькое дверное окошко. Сегодня была пшеничная каша с куском вареного мяса, а сверху лежал кусок черного хлеба – пайка строгой тюремной нормы. Все это компактно умещалось в глубокой алюминиевой миске. Лучший друг Василий получил две порции, одну отдал Назарову. Следом пошла раздача кружек с незнакомым Владимиру компотом. Новые друзья уселись на кровати Василия и вкусили казённых харчей. Только Рыбаков ел привычно, а Назаров поморщился и первую ложку каши жевал чересчур долго. Вася это заметил и понял реакцию друга.

– Привыкай, Вован! Кто знает: может, тебе долгие годы придется хавать такую баланду.

– Туфта! – подал голос кто-то из блатных, – хавка на киче хорошая! Съедобная. Иначе почему я, вы думаете, уже пятый раз суда жду?

Назаров ничего ему не ответил, молча продолжая пресный обед. В отличие от остальных, которые наяривали, будто с голодного края, он ел медленно и скромно, точно стесняясь. Сокамерник с кровати напротив, потихоньку наблюдая за ним, не выдержал:

– Ты ешь быстрей, а то остынет.

Владимир поднял на него глаза: это был приятной наружности мужчина средних лет, русоволосый, с открытыми серыми глазами. На лице читалась доброта и покладистость.

– А тебя как зовут? – самостоятельно спросил Владимир.

– Борисом, – ответил тот.

– И за что ты здесь?

– За кочан капусты.

– Это как?

– А как бывает? Сам я парень деревенский, хозяйки у меня нет, а сеять капусту я не умею. Ну, залез к сварливой тетке в огород. С того все и началось. Она ж, чертовка, меня еще связать сумела. Одна причем. А тебе убийство вешают?

– Вот именно, что вешают: я никого не убивал. – Владимир рассказал свою историю.

– Никогда нельзя так делать, – отозвался на этот рассказ Лелик. – Не надо было дожидаться ментов возле жмура, а пришел домой, позвонил – и ни гу-гу. А то создавал подозрение, топчась рядом и активно участвуя.

– Вот из-за такой лажи мужик себе всю житуху испоганил, – послышалось от окна, но прозвучало это не как обращение к кому-то, а как разговор друг с другом.

Наконец, обед закончился, и зеки продолжили заниматься своими делами. Назарова позвали к окну, в квадрат рецидивистов.

– Ты в нарды играть умеешь? – спросил Лелик.

– Нет, – ответил Владимир.

– Ну, садись вот тут, будем учить. Ой, забыл: ты ж у нас еще без погоняла1 ходишь…

Так Владимир стал Банзаем.

Глава 3

В течение трех дней, прошедших после этапирования мужа в СИЗО, Катя узнала, что его дело расследует окружная прокуратура, а расследование взял под свой личный контроль прокурор ЮВАО Олег Дмитриевич Самохин. К нему-то на прием и записалась сегодня Катя Назарова.

На приеме она была первой.

– Здравствуйте, – сказала Катя в дверях. – Мне можно войти?

И услышала в ответ:

– А-а, это вы подходили ко мне в милиции и спрашивали про мужа! Я вас помню, как и всякого, кого вижу впервые. Ну, проходите.

Катя вошла. Самохин сразу отметил, что женщина она красивая: среднего роста, крашеная в бордо, с ласковыми круглыми глазами, с румяным, припудренным личиком и маленьким, аккуратным носиком. Синие глаза как-то по-особенному выдавались из-под естественно черных ресниц. Катя волновалась, и румянец на ее щеках алел все больше, придавая лицу совсем уж кукольный вид. По годам ей было не более тридцати.

Разглядев Катю внимательней, Самохин предложил ей снять верхнюю одежду, а когда Катя стала раздеваться, он счел нужным помочь ей. И повесил ее пальто на вешалку рядом со своим, заметив про себя, что более красивой и милой женщины он уже давно не встречал.

– Присаживайтесь, – сказал Самохин. – Как ваше имя-отчество, простите?

– Катерина Александровна.

– Катерина Александровна Назарова, верно?

– Да.

– Что ж, отлично, вот и познакомились. Теперь я вас слушаю. Что за дело у вас ко мне имеется?

– Олег Дмитриевич, я хочу знать, почему мне не разрешают видеться с моим мужем?

– Он у вас в СИЗО?

– Да.

– Тогда все просто, уважаемая…можно просто Катерина?

– Александровна, – резко повторила Катя.

– Ладно, будь по-вашему, Александровна так Александровна. Вернемся к проблеме. Во-первых, закон не позволяет лицам, находящимся в предварительном заключении, видеться с близкими и получать от них письма, только передачи; во-вторых, я лично контролирую расследование по делу вашего мужа, и следователь, который расследует убийство, совершенное вашим мужем, доложил мне на неделе, что Владимир Назаров отрицательно ведет себя в заключении, в связи с чем администрация изолятора вправе наказать его в виде тех же запретов на свидания.

– Но в тюрьме же свидания с родственниками разрешены.

– Тюрьма – это совсем другое. Вы знаете, чем тюрьма отличается от изолятора?

– Чем?

– В тюрьме содержатся лица осужденные, вина которых доказана, а СИЗО – мера скорее профилактическая. Вот я усмотрел в вашем муже опасного преступника и потому счел нужным взять его под стражу, чтобы он еще кого-нибудь не убил. На суде ему срок, проведенный под стражей, зачтется в срок отбытия наказания.

– Володя никого не убивал, черт возьми! – крикнула Катя, вскочив со своего места.

Самохин и бровью не повел, смотрел на Катю чуть прищуренным правым глазом.

– Да? А кто это докажет? За время двухнедельного следствия так и не было найдено ни одного свидетеля оправдания.

– А обвинения? – Катя опять села.

– На этот ваш вопрос, дорогая Катерина Сановна, я ответить не могу. На него нет ответа, потому что он из области тайны следствия, а она, да будем вам известно, разглашению не подлежит.

– Неужели я так и не увижу Володю, пока он в неволе?

– Боюсь, что нет.

– Но Васянович – начальник изолятора – сказал мне, что прокурор, под чьим надзором находится дело обвиняемого, в исключительных случаях может похлопотать о свидании.

– Я не начальник изолятора и не отвечаю за это учреждение, – возразил Самохин. – И какой у вас исключительный случай?

Катя не знала, что ответить, поэтому не смогла ничего придумать.

– Молчите, – произнес Самохин, – чрезвычайных причин нет. В таком случае нам пора закругляться – у меня ведь вы сегодня не одна. – Он нажал кнопку селектора. – Анастасия Викторовна, ко мне ещё есть кто-нибудь?