Происходило нечто подобное тому, что происходило во время Реставрации в партии, взявшей на себя труд восстановить культ французской революции. Между героями революции борьба была горячая и ожесточенная; ненавидели друг друга до смерти. Но двадцать пять лет спустя от всего этого получился великий средний результат. Забыли, что жирондисты, Дантон и Робеспьер рубили друг другу головы, и, кроме нескольких редких исключений, уже не было приверженцев жирондистов, Дантона и Робеспьера, а все оказались приверженцами того, что считалось их общим делом, т. е. революции. Поместили в том же Пантеоне, как братьев, людей, присуждавших друг друга к смертной казни. В больших исторических движениях бывает момент, когда люди, объединившиеся в виду общего дела, разделяются и убивают друг друга, ради того или другого оттенка, потом наступает момент примирения, когда стараются доказать, что эти враги по внешности были в согласии и работали для той же цели. Через некоторое время из всех этих раздоров получается единая доктрина, и полное согласие господствует между последователями людей, проклинавших друг друга. Другой вполне римской чертой у Луки, сближающей его с Климентом, является уважение к императорскому авторитету и предосторожности, которые он принимает, чтобы не задеть этот авторитет. У этих обоих писателей нет той мрачной ненависти к Риму, которая характеризует авторов Апокалипсисов и сивиллийских поэм. Автор Деяний избегает всего, могущего представить римлян, как врагов христианства. Наоборот, он старается показать, как, во многих случаях, они старались защищать св. Павла и христиан от евреев. Ни одного обидного слова для гражданских властей. Он останавливает свой рассказ на прибытии Павла в Рим, возможно, для того, чтобы не быть вынужденным описывать ужасы Нерона. Лука не признает, чтобы христианство когда-нибудь было законно скомпрометировано. Если бы Павел не апеллировал к императору, "его отпустили бы оправданным". Задняя юридическая мысль, вполне подходящая к веку Траяна, занимает его: он хочет создать прецеденты, показать, что нельзя преследовать тех, которых римские трибуналы столько раз оправдывали. Дурные поступки не отталкивают его. Никогда не выказывалось большего терпения, большего оптимизма. Стремление к перенесению гонений, радость при получении оскорблений во имя Иисуса наполняли душу Луки и сделали из его книги по преимуществу руководство для христианских миссионеров.
Полное единство книги не позволяет нам утверждать, составил ли ее Лука, имея в своем распоряжении более древние документы, или он первый самостоятельно написал историю апостолов по устным преданиям. Было много Деяний апостолов, как было много Евангелий. Но в то время, как несколько Евангелий включено в канон, только одна книга Деяний попала туда. Возможно, что книга "Проповеди Петра", имевшая целью представить Иерусалим источником всего христианства и Петра центром иерусалимского христианства, более древняя, чем Деяния, но, несомненно, Лука ее не знал. Также напрасно предполагали, что Лука переделал и дополнил, в духе примирения иудео-христианства с Павлом, более древнее писание, составленное для придания большей славы иерусалимской церкви и Двенадцати. Намерение приравнять Павла к Двенадцати и в особенности сблизить Петра с Павлом проявляется у нашего автора. Но, по-видимому, в своем рассказе он следует давно установившемуся устному толкованию. Главы римской церкви, вероятно, имели свой освященный способ рассказывать апостольскую историю. Лука придерживался его, прибавив довольно подробную биографию Павла, конец которой он передает по личным воспоминаниям. Как все христианские историки, он позволяет себе прибегать к невинной риторике. Свое эллинистическое воспитание он, должно быть, получил в Риме, и у него могла развиться склонность к ораторским сочинениям по греческой манере.
Книга Деяний, как и третье Евангелие, написанные для христианского общества в Риме, долгое время оставались известными только ему. Пока развитие церкви шло согласно непосредственной традиции и внутренним потребностям, этой книге придавали второстепенное значение; но когда главным аргументом в спорах о церковной организации являлась ссылка на первоначальную церковь, как на идеал, когда Деяния приобрели большой авторитет. В них рассказывается о вознесении, о Троице, о Трапезе, о чудесах апостольского слова, о соборе в Иерусалиме. Предвзятость Луки навязалась истории, и, до проницательных замечаний современной критики, наиболее плодотворных тридцать лет в церковных летописей были известны только благодаря ему. Материальная правда пострадала, так как ее Лука мало знал и мало о ней заботился; но почти так же, как и Евангелие, Деяния придали определенный вид будущему. Способ, каким рассказаны вещи, имеет большее значение в мирском развитии, чем то, как эти вещи происходили на самом деле. Те, которые создали легенду об Иисусе, имели почти равное с ним значение в деле создания христианства; тот, кто составил легенду о первоначальной церкви, имел огромное значение в деле создания духовного общества, которое в течение стольких веков служило человечеству местом отдыха душ. Multitudinis credertium crat cor unum et anima una. Когда написали нечто подобное, то воткнули колючку в сердце человеческое, которому она не дает заснуть, пока не откроют того, что видели во сне и не коснутся того, о чем мечтали.
Глава 20. Секты Сирии - Елказай
В то время, как западные церкви, более или менее подчиняясь римскому духу, быстро подвигались к ортодоксальному католицизму и стремились создать себе центральное управление, уничтожая разнообразие сект, церкви эвионитов в Сирии все более и более раздроблялись и путались во всевозможного рода заблуждениях. Секта - не церковь; наоборот, во многих случаях секта подрывает церковь и разрушает ее. Настоящий Протей, иудео-христианизм, бросался из стороны в сторону. Несмотря на то, что сирийские общины пользовались привилегией присутствия в их среде членов семьи Иисуса и несмотря на то, что они имели более тесную связь с преданием, нежели церкви Азии, Греции и Рима, эти сирийские общины, предоставленные сами себе, несомненно, в течение двух-трех сот лет затерялись бы в грезах. С одной стороны, исключительное употребление сирийского языка лишало их плодотворного соприкосновения с произведениями греческого гения; с другой, полные опасности восточные влияния действовали на них и грозили им быстрым развращением. Отсутствие у них рассудочности придавало их на жертву соблазна, теософических безумий вавилонского, египетского и персидского происхождения, которые, приблизительно через сорок лет, создали в христианстве серьезную болезнь гностицизма, которую нельзя сравнить ни с чем иным, как с ужасным крупом, от которого ребенок избавляется только чудом.
Атмосфера, в которой жили эвионитские церкви Сирии за Иорданом, была чрезвычайно напряженная. Эти места изобиловали еврейскими сектами, следовавшими направлению, совершенно противоположному направлению правоверных ученых. С разрушения Иерусалима иудаизм, лишенный пророческого возбуждения, имел два полюса религиозной деятельности: казуистику, которую представлял собою Талмуд, и мистические грезы зарождавшейся Каббалы. Лидда и Явнея были центрами выработки Талмуда. Заиорданские страны служили колыбелью Каббалы. Ессеи не умерли; под именем esseens, ossenes, osseens они мало чем отличались от назарян или эвионитов и с еще большим пылом продолжали придерживаться своего особого аскетизма и воздержания, так как разрушение храма уничтожило ритуализм Торы. Галилеяне Иуды Голонита существовали, по-видимому, как отдельная церковь. Неизвестно, кто такие были масботане и, еще менее, кто такие были генисты, меристы и другие неизвестные еретики.
Самаряне, с своей стороны, также разделялись на массу сект, имевших более или менее связь с Симоном из Гиттона. Клеобий, Менандр, себутеяне, горофеяне уже гностики; каббалистический гностицизм переполняет их. Отсутствие какого бы то ни было авторитета допускает еще более важные смешения. Самарянские секты размножаются около церкви, проникают иногда в ее глубь или стараются проникнуть туда силою. К этому времени можно отнести книгу Grande Ехроsition, приписанную Симону Гиттонскому. Менандр Кафаретский наследовал все претензии Симона и воображал, как и его учитель, что обладает высшей добродетелью, скрытой от других людей. Между Богом и созданием он помещал бесконечный мир ангелов, над которыми имеет силу магия. Он претендовал, что знал все секреты этой магии. Он крестил от своего собственного имени. Крещение давало право на воскресение и бессмертие. Более всего последователей Менандр имел в Антиохии. Его последователи старались присвоить себе имя христиан, но христиане высокомерно их отвергали и называли их менандрианами. To же самое было и по отношению к другим симонианским сектам, называемым евхитами, обожателей эонов, против которых высказывались самые тяжелые обвинения.
