Снейп шумно дышал ей в ухо, еле сдерживая гнев.

Гермиона сглотнула комок обиды, почувствовав, как скатилась обратно на скользкую дорожку, по которой с таким трудом взбиралась до этого.

— Деревья, — прошептала она. — Я не понимала, почему так нуждалась в них… до этого момента.

Он не проронил ни слова. Лишь тяжесть на её спине продолжала выдавать его присутствие.

— Даже будучи ребенком, тебе нужно знать это, да? — пробормотала она. — Что тебя любят?

Теперь она видела это так ясно, удивившись, почему это понимание так долго ускользало от неё.

— В детстве я частенько забиралась на деревья. Научилась хорошо лазать по ним, — тихо и тоскливо прошептала Гермиона. — Я помню, мы устроили пикник, а потом они стали читать. Она легла на его живот, голова поднималась и опускалась в такт его размеренному дыханию. А я шмыгнула в лес, чуть поодаль… и вскарабкалась на дуб.

Гермиона замолчала, вспоминая, как наблюдала за ними, оседлав большую ветку… Как почувствовала себя шпионом, приоткрывшим завесу тайны, — того, как они вели себя без неё, оставшись наедине.

— Они, наверно, полностью погрузились в свои книги, потому что долго не замечали моей пропажи. Но я не возражала. Мне нравилось наблюдать за ними… такими. Вроде рядом, но так далеко друг от друга, каждый в своем собственном мирке, — уголок губ задрожал, когда она улыбнулась. — И вот, когда они наконец заметили мое отсутствие… Я это увидела. В моей памяти навсегда осталось выражение их лиц, когда они поняли, что меня нет. В них читалось такое чувство потери… неприкрытое… саднящее, будто они больше никогда меня не увидят.

Сердце в груди сжалось от горечи. Она почувствовала, как давление на спину слегка ослабло.

— Они звали меня. Двигались рывками, будто пытаясь идти сразу во всех направлениях. Но я продолжала сидеть. И наблюдать. Я хотела понять… как сильно они меня любят… как сильно они будут скучать по мне, если меня не станет.

Казалось, что кора под ее щекой проникла в рот… царапая горло.

— Но потом это случилось. Они потеряли меня. Мне пришлось уйти. Однако оказалось, что они вовсе и не скучали… просто не могли… им же не по кому было скучать.

Озвученная вслух суровая правда резанула ножом, но почему-то травмировала не так сильно, как колючий терновник лжи, в котором она жила до этого. Было достаточно лишь единожды признаться в самообмане, чтобы навсегда избавиться от него. Но произнесенные следом слова задели за живое, причинив почти физическую боль:

— Теперь я удивляюсь своему желанию, этой острой необходимости быть среди деревьев, совершать все эти пробежки. Я всегда чувствовала какое-то отчаяние — будто искала что-то, что постоянно ускользало от меня. Будто пыталась нагнать это… Теперь я знаю, что пыталась вернуть эти моменты — те, где я должна была быть с ними вместо того, чтобы смотреть. Вместо того, чтобы бессовестно испытывать их, заставив доказывать, что они любят меня, когда я и так всегда знала это, — голос понизился до шепота. — Я думаю, что прихожу сюда, чтобы почувствовать, что все ещё нужна им.

Она поежилась, когда в закатном свете по лицу хлестнул прохладный ветерок, остужая горячие ручейки на ее щеках. Давление его тела заметно усилилось.

— И я сделала то, что сделала… не из жалости, — она зажмурилась от болезненного признания. — Но потому что хотела почувствовать, что нужна… тебе.

Снейп стоял неподвижно, обволакивая её, словно защитный панцирь. Но потом она почувствовала, как напряглись его мышцы, и рванула рукой назад, вцепившись в сгиб его колена, тем самым удержав на месте.

— Останься… пожалуйста, — каждое слово сопровождалось всхлипом.

Все ещё ощущая вжимавшееся в неё тело, она вдруг почувствовала что-то на своей щеке — его ладонь, большой палец которой скользил вдоль линии ее челюсти. Удивительно горячий.

— Чего ты хочешь? — в голосе больше не было негодования, теперь он обращался к ней спокойно и даже нежно.

Она из последних сил сопротивлялась желанию выплеснуть все наружу — раскрыть ему самые сокровенные желания. Но было кое-что ещё… более срочное.

— Мне нужно почувствовать тебя — внутри. Вот так, — она взволнованно коснулась его ноги, а потом вцепилась в брюки, отчаянно притянув его бедра к своим. — И мне нужно, чтобы ты рассказал мне, почему.

Ей надоело притворяться, что она знала всё на свете. Это было не так. И хотя ей не всегда удавалось распознать смысл его слов, она чувствовала на внутреннем уровне, что его целью было не столько передать абсолютные истины, сколько направить ее: вытолкнуть за рамки собственных суждений и заставить взглянуть на все с другой стороны. Он понимал людей и их мотивы лучше, чем все, кого она когда-либо знала, и теперь она просила рассказать ей о своих. Это послужило бы поводом для смущения, будь на его месте кто-то другой, но Снейп, казалось, всегда старался раскрыть ей глаза на истину и был предельно честен, без всякого сомнения срывая покровы с каждого из засевших в ней заблуждений.

— Это в человеческой природе — желать определенных чувств, отрицая другие.

Одного лишь ритма, тембра, интонации голоса, вибрирующего ей в спину, было достаточно, чтобы оказать на ее разум наркотическое, разжижающее воздействие.

— Но попытка отделить одну эмоцию от другой бесполезна, как и попытка отделить физическое от эмоционального.

Она почувствовала, как его большой палец вновь продолжил движение, обогнув подбородок, прежде чем замереть, прижавшись к ее приоткрытым губам.

— Но ты уже понимаешь их взаимосвязь, не так ли? Физического и эмоционального?

Его рука внезапно покинула лицо, опустившись вниз и обхватив ее цепляющуюся за ствол ладонь. Он прижал ее предплечье, ее шрам, к коре.

— Ты уже понимаешь, как при помощи одного уничтожить другое.

Гермиона нахмурилась, когда поняла, чего лишила Снейпа, проигнорировав его просьбу.

— Но случайно ты обнаружила иной, более мощный источник чувств. Место, где они наиболее сильны.

Отпустив запястье, Снейп скользнул рукой вниз, прочертив путь от ее талии к промежности, теперь невесомо поглаживая ее через джинсы.

— Ты открыла новый мир внутри себя, захотела погрузиться в него и познать его тайны. Появилось желание ублажать — не только других, но и себя.

Он потер более настойчиво, и Гермиона начала постанывать.

— И тебе понравилось то, как твое тело отреагировало на меня. Ты наслаждалась этим, сумев отпустить контроль — полностью передать его в мои руки.

Он пробормотал что-то неразборчивое, и поток холодного воздуха внезапно стрельнул ей между ног, когда расщепляющее швы заклинание обнажило всю область промежности, заставив Гермиону ощущать себя одновременно как наглухо застегнутой, так и откровенно раскрытой.

А потом Снейп коснулся её так, как надо.

— Да, — простонала она, впившись ногтями в дерево под собой. Это было признание истины, больше для себя, чем для него… и поощрение… в попытке получить больше.

Но эта мольба была лишней, ведь как только Снейп пробил брешь в джинсовой «броне», саднящие ощущения стали абсолютно всепоглощающими. Этому в немалой степени способствовала сама обстановка: ласковый шелест окружающего леса, специфический запах сырого чернозема и их ленивые тени, неестественно растянутые в закатных лучах солнца. К тому же его пальцы так неистово терли ее, лавируя проворными кругами вокруг клитора, что тот стремительно набух и запульсировал с невероятной силой.

Гермиона корчилась под тяжестью его тела, промежность тёрлась о его ладонь, тазобедренные кости больно впивались в неотесанный ствол, жесткая кора царапала соски, корябала щеку. Но она перестала замечать все это, как только Снейп соскользнул ещё ниже, погрузив в неё два длинных пальца, незамедлительно приступив ими к стимуляции — он стал растягивать её стенки, сгибая и скручивая фаланги, пока она не задышала тяжело и прерывисто, наполняя атмосферу своими хриплыми стонами.

— Ты чувствуешь ее. Власть, которая находится здесь, — губы Снейпа парили над ее ухом. — Ты понимаешь, что можешь использовать ее: как одарить ею, так и подчинить с ее помощью другого. Ты чувствуешь присущую ей силу. Вот чего ты хочешь — почувствовать свою власть над другим. Почувствовать себя могущественной. Вот почему ты сделала то, что сделала.