– Простите, что вы сказали? – вздрогнув, переспросил доктор. – Виоло…
– Да, она играла на виолончели и возвращалась с какого-то концерта в музыкальной школе. Мы с ней были знакомы, но никогда не поддерживали особенно тесных контактов. Я не находил в ней ничего привлекательного, уж больно она была тощей, рыжей и веснушчатой.
– Рыжей… – в глубокой задумчивости прошептал доктор.
– …вот именно, и вдобавок веснушчатой, не правда ли, ужасное сочетание? Я свистнул ей без всякой задней мысли, просто так, чтобы поприветствовать. Зачем? И сам не знаю, наверно, черт дернул меня под локоть.
Вы полагаете, что тут замешана нечистая сила? – с удивлением вопросил доктор.
– Ну… не знаю… а что же еще? Она в ответ помахала мне рукой. Потом подошла. Мы с ней о чем-то поболтали. Я пригласил ее к себе, благо дома никого не было. Она замялась было, но я показал ей конверт новой пластинки "Битлз"…
– Какой именно?
– Кажется, "Волшебно-мистическое путешествие". Она не устояла и поднялась. Я поставил пластинку. Мы немного послушали музыку. Разговор угас сам по себе. Потом она подошла к столу и принялась разглядывать мои тетради. Глянув на задачу по математике, она вдруг объявила, что я ошибся. "Где?" – удивился я и подошел, ведь я неплохо справлялся с алгеброй. – "Вот в этом тождестве. Смотри, как надо", – и, встав коленками на стул (отметьте, это очень важная деталь, доктор), она уперлась локтями в стол и, некрасиво изогнувшись, начала быстро что-то писать в моей тетради. Я только ахнул! Ведь это была моя беловая тетрадь, назавтра я должен был сдавать ее учителю. Я вцепился в нее, попробовал оттащить от стола, но моя гостья упрямо стояла на стуле и, упершись локтями в стол, портила, портила, портила мою тетрадь! Я был в отчаянии! Но вдруг пальцы мои ощутили теплоту ее талии и юную упругость двух недавно проклюнувшихся бугорков. Я замер от восторга. Она тоже перестала писать и стояла, затаив дыхание, прислушиваясь к новым для неё ощущениям. Сладостное безумие охватило меня. Расстегнув лиф ее желто-клетчатого платья, я ласкал ее маленькие грудки и целовал тонкую шейку, усеянную золотисто-солнечными волосиками. Потом руки мои скользнули ниже, и ладонями я ощутил, как напряглись мускулы ее бедер. Остальные мои воспоминания тонут в сладостном тумане.
Помню лишь, как долго я стаскивал с нее уморительные полосатые трусики, как, захлебываясь слезами, она молила меня не делать этого, но…
Во имя всего святого, доктор, мог ли я удержаться, когда она по-прежнему стояла спиной ко мне, вцепившись руками в стол, когда ее тощий задик сверкал передо мною снежной белизной (ведь у рыжих поразительно белая кожа), и его манящая раздвоенность звала меня вглубь, и я ринулся туда, очертя голову, как самоубийца в омут…
Некоторое время оба молчали. Потом мужчина откинулся в кресле и, сложив руки на груди, произнес:
– Да, я изнасиловал ее. Теперь можно в этом признаться, ибо все сроки давности уже миновали.
– Когда и где это произошло? – несколько резче, чем хотел, осведомился доктор.
– Вы полагаете, что это может иметь какое-то значение? – мужчина усмехнулся. – Извольте, в городе М., в августе 1968 года. Скоро исполнится четверть века. Преступник ли я? Возможно, Но было ли это преступлением в полном смысле слона? Ведь я до той поры тоже был девственником и был соблазнен ею в не меньшей степени, чем она мною. А может быть, даже в большей. И не смотрите на меня так, доктор, я рассказал вам это не для того, чтоб покаяться.
– Эффект психоанализа заключается прежде всего в том, что благодаря ему человек вспоминает и анализирует тончайшие нюансы своей психики, – сказал доктор, успокаиваясь. – Но признайтесь, вы ведь не до конца со мной откровенны. Что было дальше?
– Дальше? – его пациент через силу усмехнулся и пожал плечами. – Как вам сказать…
– Скажите правду, – доктор не отрывал от него своего пристального взгляда.
– Правду… – мужчина задумался. – Словом, любовниками мы так и не стали. Вы мне верите?
– Да, вполне, – сухо сказал доктор. – Теперь я вижу, что вы мне не лжете. Благодарю вас, я вас больше не задерживаю. – Он поднялся, давая понять, что прием окончен.
– Эге, погодите, – развалившись в кресле, мужчина похлопывал тростью по ботинку и, похоже, уходить не собирался. – Вы ведь не можете так просто выставить меня за дверь после того, что услышали. Мне ведь и в самом деле нужна ваша помощь!
– Может, вам лучше обратиться к священнику? Покаяться? Поверьте мне, это так облегчает душу.
– Ах, при чем здесь душа? – отмахнулся пациент. – Ведь с тех самых пор я… меня денно и нощно преследует образ этой дрянной девчонки, ее костлявые коленки и тощая попка, ее звонкий плач постоянно звучит в моих ушах. Я боюсь взглянуть на проходящих женщин, опасаюсь зайти в незнакомое помещение, чтобы не встретить ее. Даже в этой вот фотографии, что стоит у вас на столе, я… Кто этот юноша?
– Я, – не раздумывая ответил доктор. – Школьное фото.
– Вот как? Мне, кажется, даже в этом лице… В юности у вас были поразительные глаза, доктор. Такие лучистые… У нас же нет детей, к сожалению. Или к счастью.
– Скорее, к счастью, – заметил доктор. – Ведь дети – это плоды любви. Ненависть плодит лишь уродов. Вы великий счастливец, что не имеете детей, ибо вам в таком случае нечего терять. Особенно, когда теряешь обоих детей в один и тот же день.
– О чем вы, доктор?
– Что? – встрепенулся тот. – Нет, я так. Продолжайте.
– Итак, я люблю свою жену сердцем, но ненавижу телом. Она никогда не сможет заменить мне ту, что потрясла меня четверть века назад. И когда ощущения тоски и безысходности становятся особенно яркими и навязчивыми, я набрасываюсь на собственную жену и насилую ее, но от этого воспоминания не угасают, а лишь затуманиваются. Боль разрывает мне сердце, я чувствую, что гибну… гибну…
– Это все оттого, что в подкорке вашего мозга сохранились, в основном, следы пережитых неприятных эмоций, тесно переплетенные со сладострастными ощущениями. Возможно, в момент близости вас обуревали некоторые тягостные мысли, страх разоблачения, например. С тех пор эти ощущения отравили всю вашу последующую жизнь и наложились на взаимоотношения с супругой, – заученным тоном произнес доктор.
– Вы поможете мне от них избавиться? – резко спросил мужчина.
– Да, но это будет вам дорого стоить.
– Сколько? Тысячу? Полторы? Десять?
– Дело вовсе не в деньгах. Это как раз тот случай, когда вам стоит попробовать детально воскресить в памяти весь тот памятный вам вечер. Для этого вам придется подвергнуться сеансу гипноза с отсроченным воздействием.
– А что это означает?
– Ничего особенного. Весь день вы проведете, как обычно, с аппетитом поужинаете. А в десять вечера войдете в спальню и спустя десять минут очень крепко заснете. Ровно в полночь вы впадете в транс.
– Что же тогда произойдет?
– Сеанс реконструкции снов и коррекции воспоминаний. Вы возвратитесь в полдень, в первое воскресенье августа 1968 года. Тогда же вы и встретитесь с этой вашей, как ее, бить?..
– С этой, рыжей? Кажется, ее звали Лотта. А зачем вам это, доктор?
– Это совершенно необходимо для медитации. Сеанс продлится не больше десяти минут. Ровно в десять минут первого я позвоню вам по телефону – и вы проснетесь бодрый, отдохнувший, испытав всю глубину сексуального удовлетворения. Ну, как, вы согласны?
– Я не знаю… – промямлил он. – Надо бы с женой посоветоваться. А вы уверены, что после сеанса я навеки избавлюсь от всех этих воспоминаний?
– Я в этом абсолютно убежден, – заверил его доктор. – Запишите мне номер вашего телефона.
Ночь. Лежа рядом с мужем, женщина, затаив дыхание, прислушивается к его безмятежному похрапыванию. Не стоило бы, наверное, возлагать особые надежды на этого лекаря, тем более, что он так похож на шарлатана. Или нет? На кого же он так похож? У него поразительно знакомые лучистые глаза… Удивительные глаза. Они магнетизируют, притягивают к себе, буквально обвораживают ее; во время сеанса она буквально готова была лечь под него, если б он только сделал малейший жест, дав ей понять, что не будет против… Но он остался индифферентным, как манекен.
