О сведениях, получавшихся из Малой Азии, я узнавал лишь в общих чертах от Палицына. Он просил меня (официально) усилить войска на Кавказе, причем предлагал мне взять для этого четвертые батальоны от полков, входивших в состав двух корпусов Московского военного округа, и горную артиллерию из Сибири. В первом я отказал, так как еще не был убежден в неизбежности войны и не хотел ломать организацию двух корпусов без крайней в том надобности; горную же артиллерию пришлось взять из Сибири, так как Кавказ крайне в ней нуждался, а ее перевозка из Сибири требовала много времени. Из Иркутского и Омского военных округов на Кавказ были переведены один полевой и один резервный горные дивизионы с их парками*.
Новая тревога, поднятая Палицыным, побудила меня просить Извольского выяснить, что означает мобилизация и сосредоточение войск в Малой Азии и чего мы должны ждать от Турции? Задача эта была поставлена нашему послу в Константинополе, который вскоре сообщил, что он испросил аудиенцию у султана и предложил ему вопрос. Султан заявил ему, что никакой мобилизации в Малой Азии не происходит, и предложил нам послать несколько офицеров в Малую Азию, чтобы убедиться в этом; он сам пошлет своего флигель-адъютанта с целью показать им все, что они пожелают! Этот ответ положил конец всей шумихе, поднятой Палицыным. Кто кого надувал в этом деле, кому нужна была вся поднятая тревога, я не знаю, так как не видел донесений, поступавших к Палицыну; но вслед за получением ответа султана, нам пришлось ехать вместе в Царское, и я сказал ему, что опасение осложнений с Турцией оказалось напрасными; он самым спокойным образом ответил, что этого надо было ожидать! Я его спросил, зачем же он поднял тревогу и даже убеждал меня послать войска на Кавказ? Он преспокойно же заявил, что добивался того, чтобы мы хоть на одном театре войны были готовы к войне! Когда он врал сознательно? Поднимая тревогу или теперь? Я этого не знаю, но даже допускаю мысль, что он мечтал нарочно втянуть нас в войну с Турцией! Но и помимо этого можно было бы посмеяться над военным министром, который до того испугался Турции, что поторопился бросить войска на Кавказ, даже с нарушением организации армии, ведь никто не знал бы, что министр был введен в обман начальником Генерального штаба! Во всяком случае, весь этот эпизод очень характерен для личности Палицына.
Сообщу здесь же и другой такой эпизод. Под конец серьезной моей болезни ко мне зашел Палицын проведать меня и проститься перед своим отъездом в наши западные округа. Через несколько дней он был в Вильне на обеде у командующего войсками и тут получил шифрованную телеграмму; он ее передал Алексееву, имевшему шифр при себе; это оказалось сообщение о том, что я уволен от должности, а вместо меня назначен генерал-адъютант Иванов. Палицын ждал этой перемены и просил телеграфировать ему, как только она состоится; прочитав телеграмму, он ее показал соседу, Ренненкампфу, и хотел провозгласить тост за нового министра, но Ренненкампф его удержал, так как надо ждать официального объявления новости. Через месяц я уже знал об этом эпизоде. Я удивился лишь тому, что не нашли лучшего кандидата на мое место, так как Иванов, хотя и толковый человек, но далеко не выдающийся, медленно соображает и с чрезвычайным трудом излагает свои мысли.
Вся тревога, поднятая из-за мнимой мобилизации Турции, закончилась, согласно предложению султана, посылкой офицеров в Малую Азию, но не для того, чтобы осматривать или разведывать что-либо, а лишь с визитом вежливости к соседнему командиру в Эрзинжане.
Я упомянул выше, что Кавказ нуждался в горной артиллерии; при кавказских войсках состояло пять полевых горных батарей и одна резервная, развертывающаяся в четыре батареи; но на вооружении всех этих девяти батарей состояли совершенно негодные старые пушки системы Барановского. Еще в 1905-06 гг. до меня дошли сведения о том, что горные орудия на Кавказе до того плохи, что лафет не выдерживает выстрела, и тогда же я стал настаивать на перевооружении этих батарей, но Коковцов решительно отказывал в средствах. От перевооружения полевой артиллерии оставались средства, - но и их он не соглашался дать нам на горную артиллерию. Только в августе 1907 года удалось добиться ассигнований на перевооружение батарей на Кавказе и в Туркестане, но к началу 1908 года еще ничего не было сделано*, и бывшие там горные батареи в действительности были безоружны.
Для восстановления общей боевой готовности армии требовались огромные средства; первые кредиты на эту потребность удалось получить в 1908 году, благодаря содействию великого князя Николая Николаевича. В разных комиссиях Государственной Думы наши исчисления подверглись самой тщательной проверке; наконец, было получено одобрение Думы и Совета, и в начале июля закон был утвержден государем. Эти чрезвычайные кредиты дали, наконец, возможность приступить к широкому и планомерному пополнению всяких запасов для армии и к снабжению ее недостававшими средствами, в особенности пулеметами.
Особенно меня озабочивала необходимость иметь неприкосновенный запас одежды защитного цвета, так как после японской войны было очевидно, что на войну можно выводить войска лишь в таком обмундировании. Дело это задерживалось из-за того, что долго не решался вопрос о новой форме обмундирования - будет ли оно темно-зеленого или защитного цвета? Только с получением указания, что мирная форма будет темно-зеленого, а походная защитного цвета и простого покроя, представилась возможность (с 1908 года) заготовлять вновь лишь защитное сукно и строить походное обмундирование*. На первых порах и это встретило затруднение: суконные фабриканты не могли найти прочной краски нужного цвета; лишь летняя одежда войска уже была защитного цвета, и в 1908 году мне уже удалось накопить почти полный мобилизационный запас одежды.
В начале года в Петербург приехал князь Николай Черногорский, с которым мне впервые пришлось познакомиться. Еще до его приезда у Извольского собралось совещание для обсуждения пожеланий князя, уже сообщенных из Черногории. Интересны для меня были сведения о денежных пособиях, которые производились Черногории по сметам Министерства иностранных дел и Генерального штаба (кажется около полутора миллионов рублей в год), и суждения о личности князя, который представлялся мне (как и большинству русских) рыцарем без страха и упрека. Между тем, я здесь узнал, что в денежном отношении его считают далеко не безупречным; получаемые Черногорией пособия он расходовал безотчетно и, по видимому, значительную долю их оставлял себе. Когда же в последний раз субсидия была увеличена, собственно для создания небольшого постоянного кадра войск, и при этом обусловлено, что новое пособие должно расходоваться с ведома нашего военного агента, это вызвало большое неудовольствие князя. Однако то же условие было признано нужным и в отношении новых пособий.
