В Висбадене мы нашли себе недурные две комнаты во второклассном отеле Kaiserbad*. По указанию хозяина я обратился к доктору Зельфельду, который нашел мои почки в порядке и заявил, что ванны мне не нужны, но полезны, и посоветовал взять десять ванн, а потом ехать на юг, в Лугано. Мы так и сделали. Погода в Висбадене была дождливая и свежая, поэтому мы были рады ехать на юг. В Висбадене мы пробыли одиннадцать дней и 3 октября направились в Лугано. Обещанного платья от Рауднитц мы не получили и пришлось телеграфировать, чтобы его выслали в Петербург.

В Лугано мы остановились в уже знакомом мне "Hotel Europa". Погода и там была дождливая, но было теплее, и мы довольно много гуляли и ездили по окрестностям. Мы пробыли там полторы недели, а затем уже надо было возвращаться домой. В Берлине мы пробыли два дня и видели там племянника Сашу, командированного за границу с научной целью. На пути в Петербург меня встретил в Вержболове фельдъегерь Тургенев с военным платьем и отдельным вагоном. В Гатчине нас встретил князь Андроников с кучей новостей; вечером 18 октября мы приехали в Петербург, где нас встретили родные и несколько друзей.

Наше свадебное путешествие окончилось. Оно было неудачно в двух отношениях: половину времени приходилось заниматься лечением и время было осеннее, мало приветливое! Воспоминанием о нашей поездке служат многочисленные, снятые нами фотографии, мало интересные для других, но дорогие для нас.

Во время поездки мы вели усердную переписку с И. В., сообщая ему о всех деталях нашей заграничной жизни. И. В. нам писал реже, не признавая коротких писем, и всегда писал "продолговатые", по 16-28 страниц, а писание каждого такого письма являлось своего рода предприятием. Из его сердечных писем к нам у меня сохранилось четыре, в которых он нам сообщал также о тех разговорах, которые вызвала наша свадьба, возбудившая всеобщий интерес, а равно о ходившем тогда слухе, будто я буду назначен послом в Берлин. Очевидно, были и другие слухи о моем уходе, причем моими преемниками называли Поливанова, Гершельмана, Рауха, Субботича и других.

19 октября я вновь вступил в должность, а на следующий день был с докладом у государя и представился императрице, и служебная деятельность пошла прежним чередом.

На первых же порах произошло нечто довольно странное. Товарищ министра путей сообщения генерал Вендрих представил государю доклад о том, что для упорядочения службы на железных дорогах личный состав дорог должен быть милитаризован и подчинен ему, а он сам - должен быть членом Совета государственной обороны; государь этот доклад утвердил, после чего Вендрих сообщил мне. Внутренние распоряжения по Министерству путей сообщения меня не касались, но назначение Вендриха в Совет обороны было равносильно добавлению мне еще одной няньки, да при том вовсе не компетентной. Я поэтому, при следующем же личном докладе, 23 октября, доложил государю, что назначение Вендриха членом Совета представляется невозможным, и он согласился отменить его. По возвращении с доклада в город, я прямо проехал на Елагин остров, на происходившее там заседание Совета министров, где как раз обсуждался'доклад Вендриха. Весь Совет и, в частности, министр путей сообщения генерал Шауфус были весьма смущены этим докладом, представленным и утвержденным помимо них. Я тут же сообщил о своем протесте и его результате. Не знаю каким образом, но вскоре вся затея Вендриха была сведена на нет.

В конце октября я заехал к великому князю Николаю Николаевичу и сказал ему, что настоятельно нужно скорее выработать план новой организации армии, чтобы уяснить себе размер предстоявших расходов. Мне предстояло просить Думу о новых кредитах на увеличение содержания офицерам и меня могли спросить о других потребных расходах; я не мог на это отвечать, что они не выяснены, так как Палицын еще не успел спроектировать новую организацию армии! 19 ноября великий князь позвал к обеду меня, Палицына и Гулевича. После обеда состоялась беседа, в которой я указал, что, по моему мнению, организация должна быть упрощена и необходимо создать недостающие части специальных родов оружия, но при этом численность армии не только нельзя увеличивать, но даже желательно ее сократить примерно на сто тысяч человек, дабы иметь армию благоустроенную, с должным числом офицеров и надлежащим снабжением. Палицын не возражал и взялся выработать такой план. Скажу здесь же, что из его работы ничего не вышло; он ее закончил, помнится, к весне следующего года, причем по его плану численность армии надо было увеличить на сто тысяч человек. Когда же я ему сказал о невыполнимости плана, он ответил, что сообщил мне то, что находит желательным, а от меня зависит внести нужные сокращения! План, значит, надо было переделывать, а органы для такой работы были у Палицына! Переделанный план, конечно, должен был быть хуже, чем план Палицына, но все его недостатки можно было бы относить лишь к моей вине, а отнюдь не к его.

1 ноября состоялось открытие заседаний Государственной Думы и Государственного Совета.

Третья Дума{12} проявила чрезвычайный интерес к вопросам государственной обороны и образовала у себя Особую комиссию государственной обороны под председательством А. И. Гучкова. Эта Комиссия имела весьма обстоятельные сведения о состоянии различных частей военного и морского ведомств и поставила себе целью добиться устранения существовавших недостатков и злоупотреблений.

Гучков просил меня принять часть членов Комиссии для беседы о состоянии и нуждах военного ведомства. Я их пригласил к себе на вечер 8 декабря, причем просил о том, чтобы Гучков привел с собою лишь таких сочленов, при которых я могу говорить откровенно, не опасаясь оглашения сказанного. Пришло человек десять-двенадцать (Гучков, Хвощинский, Плевако, Бобринский, Безак, Шервашидзе и еще кто-то); со своей стороны я пригласил Поливанова и Забелина. Я изложил вполне откровенно все дефекты военного ведомства и сказал им, что по ведомости, обнимающей потребности и более или менее обоснованные пожелания наши, нам нужно около двух миллиардов рублей. Беседа эта продолжалась около двух часов. Тогда же я дал общее указание по всем частям Министерства: членам Государственного Совета и Думы давать все несекретные сведения, о которых они будут просить. Благодаря такому отношению к членам Думы, я приобрел их доверие, и Третья Дума широко шла навстречу всем нуждам военного ведомства. Комиссия государственной обороны очень тщательно изучала все наши представления, но убедившись в их основательности, принимала их, а этим предрешалось и утверждение их Думой; если нужны были секретные объяснения, то они давались Гучкову или двум-трем делегатам комиссии, которые затем удостоверяли перед комиссией, что полученные ими объяснения их вполне убедили. В общем, комиссия являлась очень строгим и требовательным критиком, но вместе с тем относилась крайне доброжелательно ко всем доказанным ей нуждам армии.