— Я здесь родился. И здесь умру… сегодня, если ты не пустишь нас дальше.

— Из какой ты деревни? — бородач подошел ближе.

— Ее больше нет… и с тех пор прошло уже много зим.

— Вот как, — бородач печально покачал головой. — А матушка Гутрун, к которой тебя несли, померла две луны назад. Ее правнук у меня в отряде, хоронил старуху. Так что пустил бы я тебя к ней, хоть ты и ворона, да некуда уже.

После этих слов Мансу показалось, что утихнувшая было боль стала драть своими когтями спину и руку с новой силой.

— Ну что ж, — проговорил он с каким-то обреченным спокойствием, — хоть умру рядом с богами.

— Что он тебе сказал? — спросил Эббен. Никто из дозорных не понимал резкий и звучный язык Первых Людей.

— Знахарка умерла.

Братья отошли, тихо переговариваясь, видимо, решая, что делать дальше. Бородач наклонился:

— Эй, парень! Как, говоришь, тебя зовут?

— Манс.

— А я Тормунд. Прозывают меня Великаньей Смертью, Собеседником Богов, Медвежьим Мужем и еще сотней имен, которые я назвал бы тебе, если бы ты меня слушал, а не закатывал глаза.

— Прости, — даже шевелить губами Мансу было трудно, — как-нибудь в другой раз.

Тормунд хмыкнул.

— Хорошо сказано, парень. Что ж, придется тебе помочь, чтобы у нас был этот другой раз, хар-р-р? Была у матушки Гутрун ученица. Способная девчонка, теперь сама людей лечит. Могу тебя к ней отвести, залатает быстро — будешь как новенький. Но только тебя одного — без всех этих ворон. И если потом из-за тебя с ней какая беда случится, я тебя даже на верхушке этой вашей Стены достану и своими руками голову откручу, — и он поднес огромные кулачищи к самому носу Манса.

2.

Путь до домика знахарки Манс запомнил плохо. Кажется, он смог довольно убедительно объяснить Эббену и другим, что непосредственная опасность ему не грозит и поэтому сопровождать его не нужно. К тому же, если разведчики не вернутся вовремя, сир Деннис Маллистер вполне может решить, что все они погибли. Эббен согласился, но пообещал вернуться в самом скором времени с подкреплением и свежими лошадьми. На том они расстались.

Тормунд на руках перенес Манса к лодке. С каждым ударом весел боль, казалось, уплывала все дальше, а вместе с ней последние силы, оставляя лишь усталость и холод. Голос бородача, бубнившего что-то себе под нос в такт гребкам, становился все глуше. Хаотичные обрывки мыслей разбегались, не успев сложиться в нечто цельное. А потом и их не осталось. Тишина окутала его плотными сугробами, и Манс так и не понял, заснул он или потерял сознание.

Потом сквозь забытье прорвался женский голос, низкий и бархатистый. Манс открыл глаза. В темноте плавали пятна света, видимо, от плошек с горящим маслом, но разглядеть бледное лицо склонившейся над ним женщины он не смог. В руку что-то кольнуло, он дернулся, вскрикнув, и тут же к его носу прижали мокрую тряпку с резким горьковатым запахом. Одного вздоха было достаточно, чтобы он снова провалился в беспамятство.

В следующее свое пробуждение он с радостью обнаружил, что предметы вокруг уже не двигаются и не расплываются перед глазами. Он лежал на скамье, поверх которой была брошена медвежья шкура. Вторая шкура укрывала его сверху. Стена, к которой почти прикасалась его щека, была сложена из грубого камня, сплетенная из камыша ширма отгораживала спальное место от остальной комнаты. С бревенчатых балок свешивались связки ароматных трав. Он мельком подумал, нет ли среди них тех, которыми его усыпили. Потом попробовал приподняться и обнаружил, что его тело от плеч и до пояса стянуто повязками, удерживающими и его раненую руку.

— Тебе пока лучше поменьше двигаться, — голос ее был таким же, как Манс запомнил в полубреду: будто меховой кисточкой провели по коже. Не обратив внимания на ее совет, он приподнялся на локте, чтобы увидеть лицо говорившей с ним женщины, но между ним и источником голоса неожиданно оказалось препятствие. Огромный волк прыгнул прямо на скамью и уставился на него немигающим взглядом янтарно-желтых глаз.

Будь Манс здоров и будь у него под рукой копье, он бы не колебался ни мгновенья. А так оставалось лишь замереть с надеждой, что его лечили не для того, чтобы скормить дикому зверю.

Женщина сказала:

— Серая Звезда, не пугай его.

Волчица спрыгнула на пол и улеглась у поддерживавшего крышу резного столба, не теряя Манса из поля зрения.

— Красивое имя для волка, — он облизал враз пересохшие губы.

— Лютоволка, — поправила женщина. Теперь и он это видел — кроме размера, почти вдвое большего, чем у обычного волка, у Серой Звезды были длиннее лапы, круглее голова и тонкая морда больше выдавалась вперед. Порывшись в памяти, Манс не смог вспомнить, когда в последний раз встречал этих зверей даже за Стеной. — А меня вольный народ называет Молодой Волчицей.

Манс снова откинулся на шкуру. Значит, знахарка еще и оборотень. Немудрено, что Тормунд не хотел, чтобы поблизости оказался кто-то из его братьев. Большинство дозорных исповедовало веру в Семерых, и любой из них убил бы «чудовище» не задумываясь. Людям свойственно стремиться уничтожить то, что не понятно и вызывает страх.

Женщина подошла к нему, наклонилась, трогая лоб прохладной ладонью. Ее лицо было совсем близко, и он не отказал себе в удовольствии его рассмотреть. Молодая, не старше двадцати пяти лет, со строгими чертами удлиненного лица и темными волосами, свободно падающими на плечи. Штаны и рубаха, пестро расшитая на рукавах и по горлу, не скрывали изящество ее стана и колышущейся груди. Пахло от нее чуть горьковатой лесной свежестью.

— Жара нет, — сказала она. — Я сделала тебе припарку из лечебных трав. Попозже я проверю повязки, и если не будет воспаления, сможешь вернуться в Черный Замок.

— Я из Сумеречной Башни, — возразил он. Что-то в ее облике казалось ему странно знакомым, а говорила она на общем языке слишком правильно для уроженки Застенья. Но тут он встретился взглядом с ее большими лучистыми серыми глазами и снова залюбовался, отбросив прочие мысли.

— Меня зовут Манс, — представился он. Слова прозвучали малопонятным хрипом: от сухости драло горло.

— Хочешь пить? — спросила она. Он кивнул.

Молодая Волчица подошла к пологу и сказала кому-то, кого он не мог видеть:

— Джон, принеси воды.

— Я заштопала твою одежду, — произнесла женщина, вернувшись. — Правда, черных ниток у меня нет. Твой командир не будет возражать против заплаток из красного шелка? Мне он остался еще от матушки Гутрун. Она рассказывала, как нашла его когда-то на Стылом берегу, где потерпел крушение корабль из дальних стран.

Манс повернул голову — на другой скамье был разложен черный плащ и принадлежности для шитья, рядом стояли черные сапоги, к стене был прислонен меч в черных ножнах.

— Спасибо, — он знал, что в здешних краях шелковые нитки — драгоценность. — Меня ты тоже зашила красным шелком?

— Нет, — она качнула головой, — нитками, которые я делаю из овечьих кишок. Если все пойдет нормально, они сами рассосутся, и не придется беспокоить вашего мейстера.

— Не знаю, как тебя благодарить. — Спеть ей? Женщинам всегда нравились его песни. Манс вспомнил о лютне и поискал ее глазами. Может, ее забрал Эббен? — А кроме одежды и меча, со мной ничего не было?

Молодая Волчица поняла, о чем он говорил.

— Держи, — она положила инструмент рядом с ним. — Когда Тормунд тебя принес, мы едва смогли разжать твои пальцы и вынуть ее.

Манс погладил ребристый корпус, коснулся струн. Но имя встреченного в лесу бородача напомнило ему еще кое о чем.

— Он твой муж? — Не то, чтобы раньше он не крутил любовь с замужними женщинами. Но нехорошо было бы так отплатить Тормунду за свое спасение.

Она коротко ответила:

— Нет.

В распахнувшуюся входную дверь ворвалась струя холодного воздуха. Манс увидел сначала большое ведро, а потом мальчика, который его втащил.

— Тебе не обязательно было набирать его полным, — в голосе женщины прозвучало беспокойство.