От Мурома до Погоста надо было добираться на лошадях. Когда и как мы выехали, не помню. Осталось в памяти: мы едем на санях, по обе стороны темный лес. Алексей и я сидим сзади, укутались в тулуп. Валя у мамы на руках, они с отцом сидят впереди. Мне страшно. Я вспомнила, как мама рассказывала мне про Илью Муромца и Соловья-Разбойника, как Соловей-Разбойник сидел на дереве и стрелами убивал людей. Я осторожно выглядывала из тумана и смотрела на деревья – а вдруг там сидит этот разбойник?

В Погост приехали ночью. Остановились на Вышворке (это переулок, перпендикулярный нашей Большой улице), в семье Рогановых. Алексей Роганов – друг отца. Жена его, Татьяна, сразу стала нас устраивать. Разговаривали, наверное, до утра. Алексей рассказал, что накануне ночью в селе контра устроила резню. Зверски расправились с коммунистами и сочувствующими им. В основном эта банда была из Касимова. Алексей сказал, что искали и нашего отца, и посоветовал ему на время скрыться. Ночью они с отцом открыли наш дом, то есть двери и окна, и рано утром мы перебрались туда. Отец сидел в подвале, и утром мама всем говорила, что отец еще не вернулся с фронта. Когда кончилось посещение соседей, отец вышел из подвала. Окна закрыли тряпками, дверь все время была на крючке. Алексея держали дома, а я уже была испытанным конспиратором. Ночью отец надевал мамину юбку и платок на голову и выходил через заднюю калитку в огород подышать воздухом.

Позднее, когда я уже стала разбираться в происходящих событиях, я узнала, что осенью 1918 года в Касимове было белогвардейское восстание, которое перекинулось и в близлежащие села. А отца нашего односельчане считали большевиком за его язык.

Когда Советы покончили со всякой контрой в нашем уезде, отец объявился, как будто с фронта.

Была уже весна 1919 года. Надо было вспахать огород и посадить картошку. А лошади нет. Лопатой копать трудно и долго. Пришлось маме заплатить за вспашку огорода своим красивым синим костюмом.

С питанием стало трудно. Отец опять поставил станок за печкой около окна во двор. Он вытачивал из дерева миски, солонки, кадушечки. Мягкие игрушки не из чего было делать. Все запасы мануфактуры кончились. Помимо домашней работы отец устроился на работу на какую-то токарную фабрику, частную или государственную – не знаю. Там точили, как и раньше, банкаброши для текстильных фабрик. Мама с мисками и солонками ходила по окрестным деревням и выменивала их на любые продукты. Занималась она этим летом. Зимой ходить было трудно и опасно – волки…

Купили телку. Рослую, красивую. Ждали, когда она станет коровой. Но она была выше быка и не подпускала его к себе. К осени продали ее на мясо и купили корову, черную, с белым пятном на лбу.

В доме появилось молоко. Это уже было питание. Но корове нужно было сено. Занять огород – нужна была картошка, нужны были всякие семена для огорода около дома. На все это нужны были деньги, но их было мало, шли в ход последние тряпки.

По четвергам в Касимове были ярмарки, и отец старался сделать какие-нибудь мягкие игрушки и деревянные миски. Рано утром укладывал свой товар в какой-то короб, брал меня с собой, и мы еще до рассвета отправлялись в Касимов пешком, через речку Гусь, потом лесом. К восходу солнца были уже на окраине Касимова. От Погоста до Касимова 18 верст. Окраина города была заселена татарами. Когда шли по их улицам, резко пахло мылом, они делали его из лошадиного жира.

Ярмарка размещалась на площади перед собором, который стоял на высоком берегу Оки. Отец раскладывал свой товар на какой-то подстилке, раскрывал большой парусиновый зонт – от солнца и дождя и, оставив меня приглядывать за товаром, уходил на несколько минут посмотреть, кто и что есть на базаре. Мне тоже было интересно посмотреть. Когда отец приходил, я отправлялась одна обозревать базар. Отец покупал мне пряник или леденец, но это меня не интересовало, главное – все осмотреть. Все, что только было на этой базарной площади! Прежде всего – храм из серого камня, строгий, большой, стоял на возвышенности. В Погосте тоже были церкви, одна зимняя, другая летняя. Но они не были такими внушительными. Они белые, высокие, по площади скромные, «тоненькие», не такие грузные, как касимовский храм или храм в селе Гусь, который стоит за рекой Гусь и относится к Владимирской губернии. Однажды отец водил меня туда, был какой-то праздник, возможно пасхальная неделя. На площади стоял большой круг из мужчин и женщин, все держали в руках по одному яйцу, а кто-то один ходил и бил своим яйцом по яйцам стоящих в круге. Смысла этой игры я не поняла, но смотрела, как же интересно!

Обратно из Касимова возвращались в конце дня. Обратная дорога была тяжелее. Отец ложился отдыхать где-нибудь в тени под кустом. Я тоже отдыхала, но не спала – кругом было много интересного! Муравьи, кузнечики, бабочки, еще какие-то букашки. В начале лета много птиц – голосистых, чирикающих, кукующих, поющих. Домой приходили усталые, голодные, ноги гудели.

Осенью 1919 года отец послал меня записаться в школу. Я пошла с подружками, своими ровесницами. Записалась, как все, в первый класс. Пришла домой, отец спросил, в какой класс записалась. Я ответила, что в первый! Отец говорит: что же ты там делать будешь, ты уже умеешь читать? Посылает меня обратно, я не пошла. Отец сам пошел в школу и записал меня во второй класс. В первый день пришлось меня провожать в школу, так как я уже оторвалась от своих подружек.

Посадили меня на первую парту у окна. Соседка – Леля Курочкина. Она жила далеко от нас, и я ее не знала. Учительница – Наталья Петровна, молодая женщина, мне она понравилась. Часто утром она прибегала из Касимова, вероятно, она там жила. Конечно, ежедневно она не могла приходить оттуда, наверное, она жила где-то в Погосте.

Нам выдали книги – по чтению «Ясное утро», по грамматике, задачник по арифметике, по которому еще отец учился. «Ясное утро» я, конечно, прочитала сразу. Мне все там нравилось. И когда в классе учительница проводила урок чтения, я с удовольствием читала вслух.

В начале учебного года случилось неприятное дело. К нам с Лелей положили на парту настенные часы, которые перестали ходить. Мы с Лелей не обращали на них никакого внимания, но на следующий день выяснилось, что из часов пропали какие-то детали. Наталья Петровна на первом уроке обвинила меня и мою соседку. Я еле досидела до конца урока и побежала домой. Прибежала с ревом и сказала маме, что в школу я больше не пойду. Мама заставила меня рассказать, что случилось, и сейчас же пошла в школу. Представляю, как она разговаривала с учительницей. На следующий день меня пришлось провожать в школу. Учительница объявила в классе, что я ни в чем не виновата, что виноваты в этом мальчишки, фамилий их не помню.

В школе я сразу записалась в библиотеку и брала домой читать книжечки – детские, про зверей, про птичек и прочих животных. Скоро я перечитала все, что там было, и стала искать дома, что бы почитать. Дома отец и мать приносили чтиво с чердака. Дед был неграмотный, но книги любил и, когда зимой работал в Москве, привозил оттуда для бабушки евангелия, а для отца светские книги и заставлял его читать вслух. Я читала все подряд – евангелия, жития святых, брошюрки о Киевской Руси, сказки братьев Гримм (в хорошем издании, с цветными иллюстрациями). Попадались книги и более серьезные, для взрослых. Эти книги читали мать и отец, мне не давали. Помню одну книгу, маленького формата, называлась она, кажется, «Бабы». Я начала ее читать, но мама отобрала ее у меня и читала отцу вслух. Когда она ее оставляла, я брала ее и каждый раз начинала сначала. Так повторилось несколько раз, и однажды я заплакала, когда мама взяла ее у меня. Мама удивилась, чего я плачу. Я сказала, что так я никогда не прочту книгу до конца, потому что я каждый раз начинаю сначала. Мама рассмеялась и научила меня, что книгу надо закладывать чем-нибудь, где остановилась читать. До этого я читала детские книги с начала и до конца, никогда не останавливаясь посредине. После объяснения мамы я уже сумела прочитать этих злосчастных «Баб» до конца.