Я и он… я и он! Кто такое придумал? Не я, не я, да и верно не он. Он сам по себе и я сам по себе, никто не отвечает друг за друга! А ведь спросят, рано или поздно всё одно спросят. Кто? Подозреваю, тот, кто это и придумал. Эх-хе-хе… Как всё будет – не ведаю. Он, думаю, тоже; но что-то будет… или не будет? Знаю пока одно: он не я, он не я, он – не я. Только, куда не кинь – всюду свин. Вот уж действительно, о´pig´ительно! Я не он, я не он, я – не он. Вечно стонет, ничего толком не знает, не помнит, сомневается. Вот, например, сон. “Что я видел во сне? Не знаю, не помню, – мямлит он”. Не знаю, не помню… Бездельник и лентяй, вечно во всем сомневающийся слизняк. Сон! сон… Надо признать, сон был очень необычный, яркий, пугающий и неимоверно притягательный. Такое не забудешь! Попробую его описать. Подробностей стоит избегать. Да их и нет во снах. Картинка яркая, отчетливая и таинственная. Совершенно не понятно, что и откуда берется, и куда затем исчезает. Всё необычно… Ладно, хватит, пора приниматься за дело. Вот синопсис:

Что-то рожало. Не ясно что, но размеры места исхода были чудовищными. Объемистая утроба трудилась что было силы тужась-напружась, и вот стало у՛же (ну же ну же), и – дальше толкая по темно-влажному туннелю извергагалища, а потом вдруг стало свободнее, и раздвинулись своды… Нет, не своды (сейчас будет грубо), раскрылись губы, как занавес на сцене: всё шире и шире, сначала малые, а уже они раздвинули и большие. Можно смело утверждать, что разверзлись ложесна. За всем этим действом наблюдал приблудившийся неизвестно откуда тигр с невероятно округлившимися глазами от всего того зрелища. Утвердилось мнение, что округлились они от удивления. О-о-о, и вправду здесь было отчего округляться, и было чему удивляться! Из пещероподобного входа в огромное лоно (кому-то вход а кому-то выход), один за другим, выбежали львята. Их было трое. Разбежались, пропали. Только конец этим родам ещё был не близок. Ой, как не близок. Следом за львятами «оттуда» стали появляться иные… Не сказать, чтобы стаей; не сказать, чтобы стадом; не сказать, чтобы роем, всех появлялось по трое: волчата, ягнята, собаки очень странной породы, буйволы, бегемоты, жирафы с опущенными шеями… Получалось, что не исторгались они в конвульсиях, и ничто не сокращалось, не тужилось, не содрогалось, но исход этот происходил немного даже торжественно (не доставало только какого-нибудь бравурного марша); все твари шествовали, не задевая головами (и жирафы даже жирафы), края выводившей их плоти. Но продолжим прерванный список: проползла тройка вертких ужей, за ними следовало появление трех крупных ежей (друг за другом как говорится след в след мордочками вперед), за ними выбежали трое гепардов, и немедленно разбежались резво по трём свободным сторонам света (четвертая была стороной исхода). Да, важно: слонов там не было! Ни индийских, ни африканских, ни белых, ни черных, ни серых, ни бурых – никаких. А в завершение, из этого вместительного лона, и раздвинутых (подобно занавесу на сцене) краев входа-исхода, громкохлопая крыльями, вылетела пестрая стайка длинноклювых птиц. Всё, истории конец, то есть сна. Хана!

Разве не интересно, разве не любопытно, разве такое можно забыть? Скажу больше: очень многое, чему становлюсь свидетелем, волнует, восхищает меня, он же остается, ко всем этим чудесам, безучастен, слеп и глух. Да и считает ли он всё это чудесами? Сомневаюсь, сомневаюсь… Как такое может быть? Мы видим одно, слышим одно, думаю, и чувствуем одинаково. Думаю, во всём виноват он сам. Ладно, пускай прозябает в своем неверии, погружается в пучину лени, мне до этого нет никакого дела. Мне нужно трудиться.

Я пишу. Может быть, мне это кажется? Иногда воображение может сыграть с вами довольно злую шутку. Впрочем, кто сможет убедить меня в обратном? Итак: я пишу! Заполняю белые, холодные (точно вылепленные из снега) листы на бездонно-темной, глянцевой глади стола. Записи мои никто не уносит. Они исчезают в ящиках этого самого стола. Больше я их никогда не вижу. Чей-то глупый розыгрыш? Не думаю. Здесь никого нет кроме меня, вернее – не бывает. Нет. Вспомнил. Бывает! Кажется, они приходят, чтобы дать еды, потом моют тарелки, чашки – всё перепачканное пищей, но в комнату не заходят. Они? Выходит их несколько? Не уверен. Пускай будет двое. Кажется, это немного странно. Ничего, бывают и куда более удивительные вещи. Итак: они приходят вдвоем, затем готовят еду, затем подают свои сигналы: стучат оттуда, с другой стороны двери, сладко зовут по имени, распевно говорят, что еда готова. Потом сладкоголосо выпевают ещё раз: еда в тарелке, и затем ещё: она остывает. Делая вид, что я не слышал их зова, выхожу-иду-ем. Я не смотрю на них. Рот их прикрыт, зато глаза широко открыты. Знаю: они смотрят на меня, внимательно смотрят, не издавая ни единого звука. Будто бы их вовсе нет. Но я-то знаю, что это не так. Они здесь. Их двое. Думаю, обе женщины. Они смотрят и молчат. Возможно, чего-то ждут. Не знаю чего. Одна как будто старше. Откуда я это взял? Не знаю, впрочем, я не уверен. Другая, исходя из логики построения фразы… К чертям всякие логические построения! Разве они могут помочь? Однако, несмотря на несомненную правомерность чувства, вызвавшего этот гневный всплеск, та, другая, должна быть моложе. Впрочем, это не обязательно. Откуда мне знать? Ведь я не смотрю на них. Я и не знаю.

Они смотрят. Я – нет. Ем-жую-пью-глотаю -и рот утираю. Что-то в этом есть напоминающее о давно прошедших временах. О давно прошедших временах? Возможно, воображение опять забавляется, подсовывая мне фальшивые отпечатки памяти, в которых отсутствуют некоторые атрибуты: детский стульчик, слюнявчик на шее, сопли из носа или размазанная вокруг рта пища. Отчего и тому и другому не присутствовать на лице одновременно? Может быть, всё так и было, только вот ложку тогда мне, скорее всего, не доверяли. Выходит, теперь доверия стало больше или это очередная уловка? Наверное, стоит обдумать… Не теперь, не теперь. Теперь пора работать. Работе время, обеду – час. Многовато! Полчаса? На всё, про всё двадцать две минуты (с передыхом). Отличный результат: тридцать восемь минут прибавим к рабочему времени – неплохо, неплохо. Они смотрят. Я – нет. Нельзя дать им понять, что я догадываюсь об их присутствии. Ухожу, никуда не торопясь, в движениях не суетясь. Они ничего не говорят, молча провожают меня взглядом. Иногда я слышу, как они начинают шушукаться. Или мне это только кажется? Разве они не могут шушукаться? Отчего, могут, но только всегда дожидаются момента, пока плотно не закрываю за собой дверь. Дверь в мою комнату.

Здесь – тишина. Слишком громко сказано. Что я несу? Никогда не слышал тишину в её классическом виде. Всегда, всегда что-то скребется, урчит, постукивает, капает, катается, льется, клаксонит, хлюпает, звенит, цокает, хлопает, тикает, пиликает, гремит, кричит, ревет… Был один – всё хотел выяснить: как ТАМ обстоят дела с тишиной. Понимаете? Оказалось, едва ли не хуже, чем здесь. Вот так-то! Тамошние жители такие бесцеремонные, а эти, можно сказать, ещё прилично ведут себя. Почти не мешают. Уходят беззвучно, приходят тоже. Приходят вдвоем. Бывают ли они здесь порознь? Возможно, возможно, но я в этом сильно сомневаюсь. Всегда вдвоем, точно два небезызвестных близнеца-грека… Наверное, лучше будет сравнить их с сиамскими близнецами: эти уж точно никогда не разлучаются друг с другом. Даже когда не спеша входят в моё жилище. Разве у них есть ключ от входной двери? Ещё бы не было… Но зачем, зачем он им? Как там, в старинных готических романах: вплывают с дуновением ветра, через замочную скважину, выдавливаются из глади стен, спускаются вниз с потолков? Какая жуткая, дремучая чушь! Только, тогда вопрос: откуда они взялись? Ведь я знаю, что они здесь, пускай не подаю вида, но – знаю, знаю… Кто им вручил ключ, неужели я? Не помню, не помню, но если не я, тогда кто? Странный, глупый, никчемный вопрос. Я не могу долго задумываться над вопросами, которые, в общем-то, не особо волнуют меня, ибо время их миновало (я о вопросах разумеется). Итак, они здесь, они приходят, когда захотят. Возможно, никаких ключей у них нет. Как они попадают сюда – я не знаю. Мне это не важно. Многие, слишком многие появляются непонятно откуда, исчезая неясно куда. Некоторые остаются. Зачем – пойму позже. Вот и эти двое… Кто они – не знаю. Для чего приходят – тоже, по крайней мере, пока. Задача их невероятно проста: снабдить меня пищей, не дать – так сказать – «скопытиться». Кем поставлена столь благородная задача? Не знаю, может быть, мною… Зачем мне есть? Чтобы быть как все, как все. (Наверное мне многое чудится…) Или это их врожденный инстинкт? Откуда они? Не знаю. Мы с ними знакомы? Не припоминаю, только, кажется: они неплохо знают меня. Думаю, здесь таится какой-то подвох. В чем подвох? Не знаю, могу только предположить. Кто они – для меня остается загадкой, неразрешимым ребусом, таинственной головоломкой. Да не очень-то я ломаю над этим голову. Вспомню после, после…