Перед затуманенным взором ишана текла его жизнь. Он вспомнил, как ждал своего конца: сидел в одиночке и молился. Не один десяток лет прошел с того дня, но он не забыл и как сейчас слышит тревожный лязг дверного засова. В камеру входит милиционер, лицо его непроницаемо, повелительным кивком головы он указывает на дверь, к выходу. Значит, все кончено… Но почему-то он оказался не на краю могилы, а в глухом темном саду. Чей был сад, он не знал. И кто тот человек, что привел его сюда — он тоже не знал. В памяти осталось только призрачное лицо милиционера, на мгновение освещенное коптилкой в камере. У его ног лежал хурджун и галоши. Была холодная и ненастная ночь. Он сунул в галоши озябшие ноги, перекинул через плечо хурджун и пошел. Так началась вторая жизнь Ариф-ишана. С этой минуты он стал Мадарип-ишаном не только для людей, не знавших его, но и для близких и для себя.

Далеко от жилья, в безлюдной Аванской степи Мадарип-ишан нашел старое волчье логово, разрыл его руками, углубил. Оно стало его домом. Затем сюда по одному стали сбегаться уцелевшие от разгрома мюриды и хальфы. В кишлаки пришла не только весна, но и новая жизнь. Мадарип-ишан понял: могучий поток, ворвавшийся в жизнь, разрушает все старое, включая веру в аллаха. Теперь его хальфы, прикрываясь пыльными халатами странников, бродили по кишлакам и в тайных беседах, во время жарких молитв призывали людей вернуться к старому. А кто мешает этому, тех нужно убирать, пока есть сила в руках. Один за другим падали вожаки деревенской бедноты от рук замаскировавшихся басмачей. И подозрения за эти убийства не падали на «волосатых людей». Никому не верилось, что эти заросшие до глаз люди способны на что-то, кроме гнусавого пения, молитв и попрошайничанья. Их даже верующие обходили стороной, с «шайтанами» лучше не связываться.

Однажды в Коканде Мадарип-ишан попал в милицию. Он прикинулся душевнобольным. Его поместили в сумасшедший дом. Месяц он пробыл там и с успехом выдержал испытание. Как невменяемого, его передали «родственникам» — то были его благодетели. И до сих пор Мадарип-ишан вспоминает этот случай и довольно улыбается.

Но улыбка все реже появлялась на его лице. С тревогой и страхом смотрел он, как бросали его верные сторонники. Их оставалось всего несколько человек, сильно скомпрометировавших себя перед Советской властью. Поэтому, когда в его сети попал совсем молодой Алихан Рузыев, Мадарип-ишан, уже много лет не видавший такой удачи, воспрянул духом.

Однако, когда Мадарип-ишан узнал, что его ученый молодой хальфа стал охладевать к молитве, серьезно встревожился. С Алиханом ишан связывал свои надежды. Он восхищался остротой ума Алихана, его ученой рассудительностью. Думалось, что пройдет немного времени, и он, Мадарип-ишан, рукой Алихана и его разумом напишет свой, новый коран. И вдруг Алихан перестал быть послушным и набожным, позабыл про молитвы, перестал слушать ишана. Ишану казалось, что в хальфу вселился иблис. Он стал умолять аллаха вернуть Алихану прежнее послушание. Не помогло. Только изгнание шайтана может теперь спасти его. Алихана связали и долго били палками. Били несколько дней кряду. Обливали водой. Жгли огнем тело. Пускали кровь. И снова били. Алихан перестал двигаться. Он тихо стонал, а из глаз текли слезы. Тело покрылось гнойными ранами. Мадарип-ишан сказал хальфам:

— Отнесите подальше. Если аллаху угодно, он обретет разум и силу, вернется сам, если нет — мы, грешные, ничего не сумеем сделать. Мы не виноваты.

Алихана отнесли в тугаи. И вот он исчез из тугаев. Ни следов, ни костей на том месте, где он был брошен, не оказалось. Мадарип-ишану есть о чем подумать. А вдруг произошло не так, как ему хотелось?

— Аллах всемилостив, он не допустит, чтобы торжествовали враги, чтобы они растоптали святую веру…

И все-таки Мадарип-ишану стало не по себе. Он слез с ишака и прилег на траву, прислушался к неспокойному стуку сердца. Он считал, что только одному ему принадлежит слава создания «истинной религии». То, что в свое время сделал Топовалды-ишан, было лишь робким началом. Топовалды-ишан не сумел дать своим делам божественного объяснения. Мадарип-ишан другое дело: он во всем старался подражать пророку. Вначале, как и пророк, он воевал против своих врагов оружием. Правда, у него не было знаменитого Зульфикара-пронзителя, каким поражал врагов Мухаммед, — в его руках была только новенькая винтовка, изготовленная в Англии. Потом он, как и Мухаммед, укрылся от людских глаз в Аванской степи — здесь не было горы Хары, но молитва, как он полагал, отовсюду звучит одинаково. Если кто-нибудь из его учеников не мог обрести трясучей «святости», он сердился и считал, что человек все еще находится в лапах иблиса, и «жертву иблиса» били палками до тех пор, пока на него не снисходила благодать аллаха. Хальфы — его ученики и проповедники — разносили по кишлакам необыкновенные легенды о божественном происхождении Мадарип-ишана. О нем говорили, что пятикратный намаз каждый день он совершает не где-нибудь — в Мекке! А хальфа Гузархан пошел дальше всех, он рассказывал, что даже осел ишана наделен мудростью. Будто Гузархан-хальфа сам был свидетелем, когда ишак Мадарип-ишана вдруг заговорил человеческим голосом и громко возвестил, что он везет на своей спине величайшего из учеников пророка.

После отъезда Джуры Насыровича день у ребят начинался так: утром они приходили в школу, кормили питомцев живого уголка, чистили клетки и шли в сад. Душанба жил теперь в саду, в легкой летней времянке. На нем был, хотя и поношенный, но добротный костюм, который еще недавно носил сам учитель. На голове — новая тюбетейка. Лицо чистое — ни ссадин, ни синяков — уже тронул загар. Особенно изменились глаза Душанбы — теперь в них светилась сама жизнь. И чем больше работал Душанба, чем больше уставал, тем светлее были его глаза, тем больше было в них радости. Усталость делала его добрым. Трудился он дотемна и поздним вечером садился у огонька, на котором тихо урчал медный кумган с закипающей водой. Он испытывал такое блаженство, какого не приходилось испытать за всю жизнь. Здесь он был человеком. И только воспоминания о прошлом все еще тревожили Душанбу. И как только он начинал уже чересчур задумываться — возле него появлялись ребята. И опять все становилось на свое место.

…Они присели отдохнуть. Душанба утер рукавом пот на лице, взглянул на только что прорытый арык, по которому струилась желтоватая вода, и сказал:

— Какие молодцы! Уверен, что учитель будет доволен работой. Пока все идет хорошо. Силы у вас хватает, — не без лукавства сощурился он, — и не только для сада… Это уж я по себе знаю: крепкие у вас кулаки, как зимние груши.

Мальчишки рассмеялись. Смеялся и Душанба, поглядывая на ребят добро и ласково.

— Но где ваш дружок, маленький кореец? — спросил Душанба. — Я что-то не вижу его. А парень он, кажется, смелый. Верно?

— Еще бы! — воскликнул Иргаш. — Ромка храбрый.

— Мировой пацан Ромка! — поддержал друга Федя.

— У него все хорошее, и голова тоже, характер немножко плохой: горячий сильно, — пояснил Иргаш. — Скоро придет. К дедушке Хвану пошел. — И неожиданно спросил: — Душанба-ака, а вы больше не пойдете туда? Понимаете, туда?..

Душанба давно ждал этого вопроса.

— Не пойду, — после долгого молчания глухо ответил он, пряча глаза от ребят.

— Душанба-ака, а вот те… — снова заговорил Иргаш. — Ну, которые вас… Те, с которыми вы были, они где-нибудь есть?

— Конечно, они где-то есть, но лучше не думать о них… не надо…

И сейчас же почему-то вспомнились спутники его недавних скитаний. Они будто вышли к нему из могильного сумрака, окружили плотным кольцом, чтобы он не смог вырваться. А через их головы глядели глаза Мадарип-ишана, налитые кровью и злобой. Тут же стоял, как кряжистый карагач, Гузархан-хальфа. Рядом — Рауф-хальфа, сухой, как палка, Гияс, Касымали, дивона-Муслим.

— Да, они все еще есть, — вздохнул Душанба. — Но вам не следует опасаться, они никогда сюда не придут!