…Была когда-то чуть-чуть влюблена. Да и влюбленностью это нельзя было назвать. Он был настойчив. Девчонки завидовали, мол, какой парень! Заинтересовалась, но быстро разочаровалась. Как говорится, нутром почувствовала: не та душа, не мой уровень. Даже если бы и влюбилась… Влюбленность – начало, но не вершина любви. А дальше что? Будни? Зачем мне торопиться в них окунаться?»

Гале почему-то вспомнились «Темные аллеи» Бунина и другие его произведения, которые она читала с Василием. Он приносил ей эти книги. Там была деревенская девочка, которую герой одного рассказа… во сне, походя, по-барски, не задумываясь о ее дальнейших, неизбежных, пожизненных страданиях… «Кому-то все позволено?..» Мне тогда казалось, что попадись тот подонок на моем пути, я могла бы его убить, отомстить за невинно загубленную… Каждый берет от гения то, что ему ближе и понятней? Кому-то, видно, ближе скотство…

Как я оказалась на двух креслах?.. Бабушка всегда шутила, что меня пушкой не разбудить, пока сама не проснусь. Это и подвело?..

А слезы все лились и лились непроизвольно, будто оплакивали ушедшее детство.

Не заметив слез, дрожащих в глазах Гали, не видя бурной реакции, Василий успокоился, накрыл ее своим пиджаком, умостился в двух соседних креслах и тут же захрапел. Последнее, что мелькнуло в его голове (он сам, позже, куражась, ей доложился): «Не обвинит меня ее мамаша. Мало ли кто в большом городе мог подкараулить глупую девчонку».

Галя лежала, свернувшись калачиком, в огромном неуютном кресле. В сердце был ледник, неприкаянность, одинокость, будто расставшись с гармонией в теле, она потеряла мир в душе. В ней теперь была угрюмая темнота и угнетенность. Опять нахлынула тоска. Чуждое ей состояние. Галя еще не думала о последствиях. Ей было горько и гадко. И вовсе не от боли, она была естественная, обычная, как три дня в месяц. Беспокоила непривычная, тоскливо-ноющая боль в сердце. Сверлила мысль: «Сама ли я как-то в одночасье изменилась, мир ли вокруг стал другим: неприветливым, глухим, черствым, обидным?»

Она прислушивалась к своим ощущениям и не могла понять себя, своих унылых вялых эмоций в связи с потерей чего-то невосполнимого, трудно поддающегося осознанию, исчезновению на бессознательном уровне чего-то спокойного, дающего уверенность. Ею овладело тягостное недоумение. Хаос тупых, бестолковых, безвольных мыслей, громоздившихся и не уплывающих, еще больше запутывал и затушевывал ее сознание. Она лежала безучастная, заторможенная, словно одурманенная. Странное чувство равнодушия, граничащее с забытьем, окутало ее.

…Память зачем-то опять подсунула Гале обрывки воспоминаний вчерашнего дня и ночи. Она вновь мучительно попыталась разобраться в сумятице мыслей, в саднящих, неразрешимых противоречиях… Она чувствовала себя необъяснимо задетой, оскорбленной, униженной. Но ей не удавалась из вороха мыслей выделить главную. Где-то на задворках сознания удерживались какие-то знания, но они не касались ее, оставляя в полном неведении… Нет, это не с ней, а с кем-то другим произошло что-то глупое нелепое и жестокое… События отдавались в мозгу далеким глухим эхом и быстро затухали, не затронув, не овладев… Что-то внутри нее отторгало все взрослое, плохое и страшное. Будто некий добрый ангел-дворник заботливо убирал из ее души грязь, далеко-далеко уносил отголоски боли и оставлял ей только светлое, доброе, родное и прекрасное. «Я люблю этот мир и все хорошее в нем! Плохое есть, но оно в другом месте и не касается меня даже краем. Его нет для меня. Мне надо учиться. Это первостепенное и самое важное».

Галю снова придавила тяжелая дрема. Она уже не понимала, где сон, где явь, где боль… Из глубины сознания явилась странная фраза: «Заспать бы свое горе…»

Открыла глаза. И вдруг терпкая, острая горечь снова проникла в ее душу. Внезапно пришло ясное понимание случившегося ночью. Помимо ее воли из горла вырвались клокочущие хриплые звуки. «Боже! Как все глупо, бессмысленно и дико! А может, ничего не было? У страха глаза велики. Я с перепугу нафантазировала? Книг начиталась? Но боль… – судорогой перевивали ей мозги неразрешимые вопросы. – Я никогда не задумывалась о том, что «это» когда-то произойдет и со мной. На первый план всегда выходили мысли о будущей учебе в вузе, о работе. Да о чем угодно, только не про «это». По моим понятиям «к нему» должен вести долгий серьезный путь: настоящая любовь, годы ухаживаний, замужество. И только тогда… как в книгах – «прикосновенья губ и рук становятся необъяснимо несвязанными с головой, с мыслями, а только с чувствами»… А тут… все так бездарно, непонятно, гадко… «Быстро перетерлись в пыль иллюзии юных лет…» Ей на ум пришла строчка из любимой песенки Василия: «И моя юность раскололась как орех».

Галю ошеломила быстрота с ней происшедшего. Секунда, мгновение… Такое невозможно понять, осмыслить, в такое не получалось поверить. «Я могла бы представить себе что-то особенное, заботливо-ласковое, восхитительно-прекрасное, восторженное… допустим, любимого, стоящего на коленях с кольцом и цветами в руках… нежные поцелуи и обещания вечной любви. А все «это» – только после загса.

Я, конечно, читала «Воскресенье» Толстого и многое другое, но все равно не связывалось случившееся в романе со мной в единую цепочку. Будто отдельные ее звенья были разбросаны в сознании… Наверное, отсутствие в мозгу этой логической цепочки между восхитительным ухаживанием и последующим… непредставимым… физическим контактом у юных, наивных девочек и приводит к трагедиям? Неподготовленность заканчивается растерянностью… Ломается жизнь… Это в сказках все заканчивается свадьбой.

Одноклассницы на переменах часто шептались о чем-то секретном, но только те, которые не собирались учиться в вузе, которые замуж торопились. Я в классе была не единственная книжная, романтичная дурочка. Валя, Лена и Лариса – такие же, далекие от жизни девчонки. Мне не повезло? Да, я глупая. Но я не влюбленная дурочка, из-за парня потерявшая голову! Василий воспользовался мной воровски, подло, а теперь спит, словно ничего не произошло… Нет, вся эта дикая, глупая история не могла произойти со мной доброй, честной, и как раньше казалось, умной девочкой!..

«Не этой ли бессердечной казни моей наивности боялись мама с бабушкой? Так почему же подробно и доступно не объяснили мужскую суть и другие… взрослые вещи? Думали, что я всё знаю от подружек? Но ведь сами же не разрешали дружить с «плохими», слишком взрослыми школьницами. Я, будучи послушным ребенком, не читала «запрещенные» книжки. И подружки не давали их мне, побаиваясь моей строгой мамы, – продолжала Галя в уме диалог с воображаемым внутренним оппонентом. – А своя голова зачем дана? Но я не задумывалась, как… «это» происходит. Мне некогда было, я каждый день решала самые трудные задачи по математике. Мама стеснялись говорить со мной на эти темы? Считала, что я еще мала? Но ведь волновалась, грозила, пугала чем-то эфемерным, до конца мною не осознаваемым, но стандартным, обычным, мол, не принеси в подоле. Отправляя в город, могла бы растолковать. Я ищу виноватых?

Причем тут утрата осторожности! Я не боялась товарищей. В поезде с попутчиками не общалась. Мать говорила, что Василий и Валера – взрослые мужчины, а не мальчики, но я не видела в них угрозы. И почему инстинкт самосохранения ничего мне не подсказал? Он еще не проснулся во мне?

…Ну поцеловалась с парнем. Не понравилось ни целоваться, ни обниматься. Видно, еще не доросла до понимания взрослых ощущений. К тому же разочаровалась в поклоннике как в человеке, вот и всё. Учеба, домашняя и общественная работа заполняли всю мою жизнь, не позволяя внедряться в мозги глупостям. Я презирала девчонок, рано интересовавшихся парнями».

Галя не думала о последствиях странной ночи, потому что не могла разобраться ни в сути, ни в чувствах, ни в ощущениях от того жуткого события. Мысли ее не шли дальше обиды. «Почему это случилось со мной? В чем я виновата? Жизнь виноватит всех без разбора? Нет в моей душе точки опоры… только растерянность и ощущение тупика. Даже в сказках бывают три искушения, три попытки, а тут ни одной… сразу беда».