Бабуся, бойко управлявшаяся на кухне, сразу сникла. По лицу серой волной прошла тень. А после и слезу смахнула. «И чего я вечно суюсь со своими вопросами?» – занервничала я. Бабушка тронула мое плечо и сказала:

– Не переживай за меня, о сыне печалюсь, сколько буду жить, столько и буду о нем плакать. Все война проклятущая…

Она открыла сундук, достала аккуратный белый узелок и, не торопясь, развязала. Сама с минуту смотрела на фотографию, потом мне подала. Худенький, белобрысый паренек, с автоматом через плечо, который никак не вязался с его пухлыми губами и детским выражением лица. Медаль на груди не прибавляла ему ни мужественности, ни взрослости. Пока я разглядывала снимок, бабушка прижимала к груди медаль и горку писем-треугольников.

– Вот это прочти, – попросила она.

Я развернула треугольник – обыкновенный листок из школьной тетради.

«Дорогая мамочка! Шлю тебе привет из-под города Чары. Здесь состоялось мое первое крещение. За один этот бой я, наверное, больше повзрослел, чем за месяцы рытья окопов. Детство сразу ушло, когда стали погибать товарищи. А меня твои молитвы хранят. И твоя любовь. Получил медаль за храбрость. Можешь гордиться мной. Теперь я не только петь и на гармошке играть умею. Я – защитник Родины. Мама, немецкого гада мы обязательно победим!

Здоров. Твой сын Петр».

Я замолчала. Взглянула на седые волосы бабы Дуни, на скорбное, морщинистое лицо… И вдруг мне представилась ее горем израненная душа белой березой с черными зарубками на стволе…

– Всего полгода воевал сынок. Через месяц после того, как объявили Победу, пришло от него последнее письмо. Писал: «Ура! Победа! Скоро буду дома!» Не доехал… Пропал без вести…

Я прижалась к бабушкиной щеке. Наши горячие слезы текли по моим рукам.

Вечером, вспомнив письма-треугольники, спросила с моей дурацкой наивностью:

– Бабушка, почему у дяди Пети плохой почерк? Он был троечником?

Она ничего не ответила, лишь взглянула на меня далеким, печальным взглядом.

Я поняла: плохой почерк – это такая малость! Был сын. А теперь его нет.

А НАУТРО ВОРВАЛАСЬ ВОЙНА

– Бабушка Дуня, вы помните, как началась война? – спросила я.

– Все помню, дитятко. Жила я тогда под Курском. В тот день возилась на огороде. Вечерело. А солнце красное, и будто в малиновых облаках купается.

– Быть завтра ветру: вон, зарево какое пылает. Не люблю такой закат. – Это, соседка Наталья, так сказала.

Я уже дела на огороде заканчивала, а тут другая соседка меня окликнула:

– Евдокия, посмотри на солнце. Чудится мне или впрямь Господь знак нам подает?

Я глянула и остолбенела. Рядом с солнцем крест горит. Красный, огромный! Хотела перекрестить себя, а руки от страха занемели. Как сейчас слышу голос Михайловны: «Быть большой беде». А уж она-то за свои девяносто два года всякого повидала. Хоть побаивались люди ее жутковатого взгляда, но верили. Совсем страшно стало от ее слов. Домой пришла как с похорон. А душу не с кем облегчить. Дочь на учебе в Курске, Петя на гулянье. Без его гармошки ни один праздник не проходил. Прилегла. А сна нет. Крест перед глазами стоит. Не случилось бы чего с Петей. Слава Богу, – шаги в сенцах.

– Петя, ты? – спрашиваю.

– Я, – отвечает. – Чего не спите? Если из-за меня волноваться станете, то гулянье мне будет не в радость.

На кровать ко мне присел и говорит:

– Скорей бы два года пролетели. Окончу школу, выучусь на заведующего клубом, и больше не будете мешки с картошкой в город таскать.

Хорошо мне сделалось, покойно. Луна в окошко светит, ясно Петино лицо вижу.

– Какая вы у меня красивая! – вдруг сказал он.

Прикрыл одеялом и пошел спать. А заметил Петя мою красоту потому, что милая девчушка покорила его сердце. И любовь к ней сделала его еще нежнее и чувствительнее. Помню, подумала тогда: «Не обойди, Господи, своей милостью сыночка моего». А утром началась война.

НЕТ НАДЕЖДЫ

Воскресенье. Я снова у Пети. Бабушка Дуня сегодня странная: тихая, задумчивая, ходит как во сне, задевая углы в полупустой хате. Я не пристаю к ней. Но время идет, а бабушка молчит.

– Что-то здесь не так, – не выдержала я. – Ба, а, ба, что с вами? И обедать почему-то отказались?

И тут ее прорвало. На пухлые, красные от горячей воды, руки закапали слезы.

– Все, детка, все! Не надо мне больше ждать сыночка! Господь не позволяет. Сказал, что нет его в живых. Девять лет ждала, надеялась. Ведь не было похоронки! Без вести пропал. Вон у покойницы Михайловны через пять лет правнук вернулся. Я думала: может, и мой сынок память от контузии потерял, и судьба так повернулась, что жить за границей ему пришлось. Чего война с людьми ни делала.... А теперь все. Нет надежды!

– Да что случилось, бабушка?

– Сон привиделся. Петенька мой весь оборванный, в солдатской одежде, босиком стоит передо мной и говорит: «Холодно мне, мама, нет душе покою. Что ж вы не поминаете меня добрым Божьим словом в церкви? Или я плохим сыном был?» Проснулась… Казалось, что с ума схожу, не чувствую где сон, где явь.

– Да нет! – кинулась я успокаивать бабушку. – Сон – это то, о чем думаете.

Тетя Зина, услышав конец нашего разговора, жестом дала мне понять: «Не разуверяй» – и стала предлагать матери имена старушек, которые могли бы съездить в город и отслужить заупокойную службу.

– Бабушка, – простодушно попросила я, – вы думайте, что внук Петя – вроде как сын ваш. Вам тогда будет чуточку легче.

– Ой, детонька, не бывает так! Сыночка никто не заменит, – вздохнула она.

Я не знала, что на это ответить, и только сильней прижалась к бабушкиному плечу.

СЧАСТЬЕ ЛИЛИ

Последнее время Лиля не находит время погулять со мной. Сегодня опять иду одна по садовой аллее. Уже отцвели деревья и кустарники, появилась молодая завязь плодов. Осторожно раздвинула колючие ветки крыжовника, чтобы сорвать ягоду, и увидела то ли маленький пестрый коврик, то ли букетик желто-серых цветов. Прикоснулась. Оказывается – это полное гнездо плотно прижатых друг к другу птенцов с раскрытыми клювиками! Пока смотрела, они не издали ни единого звука, даже не шелохнулись! Надо мной беспокойно вилась красивая серо-голубая птичка. Я тихонько отпустила ветки.

Вернулась в детдом. Зашла к Лиле в комнату. Сижу неподвижно, как те птенчики в гнезде, наблюдаю, как она учит уроки. Лиля читает про себя текст, закрывает книгу и на листочке мелким почерком рисует незнакомые крючки и картинки. Снова читает, закрывает глаза и, чуть шевеля губами, долго повторяет урок. Иногда лицо ее почему-то расцветает розовой фиалкой.

Когда она открыла глаза, я спросила:

– Стихи учишь?

– Физику. Мало понимать предмет, хотя это тоже очень важно, его надо знать. Я по памяти записываю текст, а потом еще проговариваю шепотом.

– А я все сразу запоминаю.

– Это потому, что в школе вам еще мало задают. Возьми карандаш, порисуй, не отвлекай меня.

Я не обижаюсь на Лилю. К экзаменам готовится. Вдруг она опять замерла с мечтательной улыбкой, потом испуганные ресницы взлетели к бровям, она нахмурилась и, обхватив плечи руками, снова взялась за уроки.

Наконец Лиля захлопнула учебник и сама потащила меня в парк. Я в восторге! Даже залезла ей на плечи и гордо оглядываю прохожих. Пусть смотрят, какая у меня хорошая сестричка! Но я – наездница сознательная. Погладив напоследок ее черную корзину кос, соскакиваю на землю. Мы садимся на мою любимую скамейку, окруженную березами.

– Лиля, ты сегодня будто загадка. Что-то случилось?

– Только тебе скажу. Счастье боюсь потерять. В городе есть педучилище. Я столько раз стояла возле него и думала: «Если уж с мечтой о пединституте пришлось расстаться, так попасть хотя бы в училище!» И вот перед Новым годом стою у входа, и до того грустно мне стало, что слезы потекли. Ничего не вижу вокруг. Слышу, кто-то спрашивает: