Потом разговор пошел о политике, о событиях за границей.

Вдруг мне стало плохо. Дыхание перехватило. В животе острая боль. Хотела позвать бабушку, а голоса нет, один писк. Кое-как сползла с кровати, перекатилась к столу, стучу по ножке лавки. Не слышат. Разговором увлеклись. Выкатилась на крыльцо. В глазах то просветление, то опять темно. Пытаюсь стучать обломком кирпича. На мое счастье из подвала вылезала бабушка с глечиком (кувшином) молока. Увидала меня, закричала. Соседи выскочили во двор, подхватили меня, попытались поставить на ноги. А у меня сил никаких, голова свесилась на грудь. Наконец выговорила:

– Живот…

Бабушка сразу все поняла.

– Ох, дитятко, сгубила тебя взваром! – запричитала она и торопливо потопала в хату.

Мне влили в рот три ложки подсолнечного масла и положили в сарай на попону. Через час все прошло. Дедушка пошутил:

– Недаром говорят: «Дорвалась как Манька до груш».

Мне было стыдно. Я принялась благодарить бабушку за помощь, извиняться, но она замахала руками:

– Слава богу, что жива осталась. Тут случай был с девушкой, как раз на свадьбе у подруги. Выпила она вина, наелась взвару, а когда все пошли танцевать, ей пары не нашлось. Она возьми и сними икону со стены. Только начала танцевать, как плохо ей стало. Заворот кишок. Может, груши виноваты или еще что. Так и не спасли…

Я стала собираться в детдом. Бабушка забеспокоилась:

– Может, останешься? Ведь только больная была. Не боишься?

– Я обещала девочкам вовремя вернуться. Во время завтрака меня могут хватиться.

– Не пущу одну! Коля, возьмешь лошадь в колхозе и отвезешь ребенка рано поутру, заодно фляги с молоком в город доставишь.

– Не волнуйтесь, маманя, сделаю, – пообещал он.

Спать легли на сеновале. У меня болели руки и ноги, но я радовалась, что работала почти наравне с Зоей. Засыпала, счастливо улыбаясь черному звездному небу и любопытному месяцу, который заглядывал в открытое окошко на крыше сарая.

ЖАЖДА

Две недели стоит тишь и жара. Живем будто под прозрачным колпаком из густого неподвижного воздуха. Рисунок неба один и тот же: чистый нежно-голубой шелк, в бесконечной высоте которого плавает несколько небольших редких облачков. Одно из них висит над нашим детдомом. Долго вглядываюсь в его плавные изгибы, и мне кажется, что белый кудрявый медвежонок, блаженствующий на ворохе белых перин и подушек, не поменял позы за день.

С пятого этажа я вижу, как ветер нехотя шелестит листвой тополей, потом замирает, задумываясь о неземном, а очнувшись, вспоминает о своих обязанностях и начинает более рьяно играть в вершинах тополей. А у самой земли он совсем затихает, поэтому не вздрагивают даже травинки на газонах. Солнечные ковры одуванчиков давно сменились пуховыми покрывалами. Но воздушные легкие белые шарики не облетают, ждут ветра или дождя. Раскаленный воздух вечером остывает и становится еще более неподвижным, плотным, застывшим.

Вчера вечером Петя с Зоей снова позвали меня с собой на сенокос. Я с радостью согласилась, но мне не удалось убежать из детдома рано, потому что утром проводилась проверка порядка в комнатах. После комиссии я все же помчалась к друзьям.

Воздух в городе насыщен всевозможными запахами. Проехала поливальная машина, и горячий смрад мокрого асфальта добавился в гамму уже имевшихся противных испарений.

Закончились большие дома. Идти легче мимо маленьких домов, погруженных в зелень деревьев и цветочных палисадников. Наконец показался дом друзей. Во дворе их мама возилась с цыплятами.

– Дети с дядей Колей пошли по этой тропинке, – показала тетя Зина рукой в сторону колодца, не отрываясь от желтых писклявых комочков.

– Иди по правой стороне, не сворачивай, – вдогонку крикнула она мне.

Шагаю бодро, под маршевую песню, которую распеваю от хорошего настроения, ощущения свободы и широких просторов. Тропинка узкая, в два следа, утрамбованная. Её окаймляет чахлая трава-мурава. Я размечталась. Мои мысли далеко и высоко. Они восторженны, радостны и красивы. Не знаю, сколько так шла, только почувствовала вдруг, что ноги нестерпимо жжет песок.

Остановилась, огляделась. Стою на широкой дороге, по обе стороны от которой, сколько ни смотри, только выжженная серая степь с желтыми и бурыми пятнами. Ни деревца, ни кустика, ни строений вдали. Редкая трава низкая, с вкраплениями из колючек и бурьяна. В низинах – злая и «глухая» крапива. Цветов не видно. Даже чахлые ромашки и васильки не украшают пыльного придорожья. Глаза задерживаются только на ажурных шарах перекати-поля небо будто выцвело от яркого солнца. Оно бледно-голубое, пронизанное ослепительно белыми мощными горячими потоками.

Стараюсь смотреть на блеклую зелень, чтобы не резало глаза. Почувствовала жажду. Попробовала жевать траву, но она, испепеленная жарой, оказалась шершавой, сухой, как сено. Только горечь осталась на липком языке. Губы и ноздри покрылись коркой. Кузнечики надоедливо свиристят, кусают настырные оводы, пахнет пылью, полынью, тысячелистником. Эх, дождя бы!

Села у дороги. От голода заныло в желудке. Ни клевера, ни хлебников поблизости. Закололо под нижним ребром левого бока. «Сейчас бы поесть молодых липовых листочков или хотя бы коры пососать. Когда же я свернула на эту проклятую дорогу»? – сердилась я на себя, принимая решение возвратиться назад.

Долго бреду по монотонной дороге. Развилка. Какая из двух тропинок моя? С какой стороны находилось солнце, когда я уходила от дома друзей? От жары голова как пустой котелок. Выбрала наугад более узкую тропинку. Куда-нибудь да выведет. Есть уже не хочется. Бреду без всяких мыслей. Душно. Пот собирается даже на веках и, стекая в уголки, щиплет глаза. Вытираю соленую влагу подолом платья, но это мало помогает. Умыть бы лицо холодной водой! Тяжело дышать, подгибаются колени. Стучит в висках громко и тревожно. Дойду ли? Надо.

Падаю, с трудом встаю. Появился страх, что если не получу глотка воды, то больше не поднимусь. Опять упала. Не заметила, как сомкнула тяжелые веки и погрузилась в небытие. Надолго? Не знаю. То ли вздрогнула, то ли просто очнулась. Открыла глаза. Облегчение удивительное! Будто ночь проспала. Ноги легкие, в голове порядок. Только нестерпимая жара не уменьшилась. По тени предположила, что уже около трех часов. Бодро двинулась дальше. Хоть бы увидеть электрические столбы. По ним добралась бы до какого-либо жилья.

Опять мучительная сухость во рту, слабость в теле и состояние неуверенности. А вокруг только серые волны степи. Дорога пошла в гору. Эх! Ошиблась в выборе тропинки! Нет сил возвращаться к развилке… «Сама виновата. Размечталась… дуреха! Все равно дойду!» – упрямо твержу я.

Еле волоча ноги, цепляясь за жесткий бурьян, преодолела бугор. Господи! Остановка автобуса! Не спустилась, скатилась с пригорка, обдирая ноги и руки. Легла у столба. Автобусы ходят редко, но все равно это спасение. Время тянется медленно. Состояние мое ухудшается. Подошла женщина с ребенком. Появилась слабая надежда. Облизывая шершавым языком пересохшие губы, низким, шипящим голосом попросила:

– Мне плохо, дайте, пожалуйста, воды.

– Я только что выпила, – сказала женщина усталым голосом.

От ее слов внутри меня что-то захлопнулось. Видно на моем лице выразилось мучительное состояние, и она с сочувствием добавила:

– Вон старики идут. Они всегда с собой компот берут. Уж его-то они не выльют на землю.

Тут к остановке подошла молодая женщина, вытащила из сумки бутылку и стала громко пить. Каждый глоток отдавался у меня в ушах как выстрел. Я вскрикнула: «Не выливайте!» И у меня поплыло перед глазами.

Открыла глаза. Хозяйка бутылки улыбается и говорит ласково:

– Пей детка.

Я ухватила бутылку двумя руками, сделала глоток, потом другой. Мир мгновенно переменился. Я почувствовала, как по телу потекла влага. Это была живая вода! Два глотка сделали меня нормальным человеком! Как будто и не было измученного жаждой ребенка, ожидающего самого худшего.