Второе. Для меня Главный – символ крайнего проявления нарциссизма и аморальности, ставших возможными благодаря абсолютной безнаказанности. И, к сожалению, таких людей, как он, немало на этой Земле. Поэтому я пишу не о нем, а о ситуации как таковой. Я считаю, это неважно – как его звали. Важна не его личность – важно само явление и то, какое влияние оно оказывает на конкретных людей. Например, лично на меня.

Многих взрослых я называю в своих воспоминаниях их настоящими именами, так как считаю, что они были и остаются истинными подельниками преступника. Они примкнули к нему, потому что сами были гнилыми людьми. Они тоже преступники.

Самая большая ошибка родителей, по мнению Главного, состоит в том, что детей в семьях балуют и чрезмерно опекают. Из-за этого детский мозг тормозит в своем развитии, и ребенок становится вялым, пассивным, несамостоятельным, плохо соображающим, со слабой памятью и т. д. В семьях с опекающим стилем воспитания растут избалованные, капризные дети с претенциозным поведением. Такой стиль провоцирует развитие психических и, как следствие, физических заболеваний. Детям надо предоставлять максимум самостоятельности и свободы выбора. Родители должны обеспечивать благоприятную психологическую атмосферу в семье: доброжелательность и «чистоту отношений между полами».

Еще одна проблема, вытекающая из вышеназванных, – проблема пресыщения. Когда родители балуют детей, дети пресыщаются, или «зажираются».

Также Главный часто говорил о «мещанстве» как о доминирующей системе ценностей, основу которой составляют «теплый сортир» и порядок в доме; в результате дети в таких семьях вырастают «тупыми мещанами», ставящими во главу всего лишь достижение материальных благ.

Отношения между родителями и детьми также, с точки зрения Главного, требуют серьезной коррекции. Родители, которые общаются со своими детьми не на равных, свысока, давя своим авторитетом и властью, унижают чувство собственного достоинства ребенка и не дают ему свободно развиваться.

Утверждалось, что все детские болезни – это прямое следствие их желания привлечь к себе внимание. Они требуют родительской опеки, заботы и внимания и таким образом «рвут на себя одеяло», постоянно подпитывая свой эгоцентризм. Дети только для того и болеют.

Считалось, что детей, пришедших в коллектив, необходимо изолировать от родителей: вырвать их из привычной среды, показать им другую систему отношений.

Встречи с родителями происходили крайне редко и под жестким контролем педагогов. Переписка также жестко контролировалась. Все письма мы были обязаны приносить педагогам на проверку, а письма от родителей всегда получали вскрытыми либо не получали вообще. Письма называли «весточками». Считалось, что у нас не должно быть времени на письма: мы же заняты борьбой. Поэтому весточки. Традиционно мы также писали родителям поздравительные открытки на праздники: Октябрьской революции, Дня Победы, 8 Марта, 23 февраля и на Новый год. Дни рождения у нас не было принято как-то серьезно отмечать – ведь это индивидуалистский праздник. Текст поздравлений на открытках состоял, в основном, из штампов типа: «Дорогая мамочка! Я счастлива быть в Коллективе со своими друзьями и соратниками и сообща бороться за наше священное дело!» и т. п.

По причине конспирации никому даже в голову не приходило пользоваться обычной почтой. Да у нас и денег не было ни на марки, ни на конверты. Поэтому любые весточки всегда передавались с оказией и только через своих людей.

У меня до сих пор хранятся некоторые письма; они почти все без конвертов и выглядят как сложенные записки, на которых указано имя адресата. Некоторыми из них я делюсь в этой книге. По ним можно судить о многом: и о ценностях, которыми жили люди, и о принципах, которым следовали, и даже о «воздухе», которым дышали.

Бабушкины весточки я всегда хранила с особенным трепетом.

У меня чудом сохранилась и моя открытка бабушке, которую я писала, наверное, в классе третьем, когда освоила пропись, но, видимо, из-за помарок не передала ей, а оставила себе, сохранив в своей коробочке «с драгоценностями» – единственной разрешенной мне личной вещи. Заметно, что там я не знаю, как обращаться к своей бабушке, на «ты» или на «вы», и, кроме всего прочего, желаю ей быть «матерью».

Моя бабушка – личность эмоциональная и впечатлительная, известная в академических кругах как ученый и как прекрасный педагог, обожаемый своими студентами, умная и яркая женщина, независимо мыслящая и все схватывающая на лету – была настолько зомбирована советской пропагандой, что оказалась неспособной фильтровать информацию в пользу здравого смысла.

Причина моего пребывания в секте была высосана из пальца.

Бабушка выросла в условиях диктатуры, в среднеазиатской ссылке, прошла огонь и воду, как и все в те годы, особенно женщины. Ад родов в условиях полной антисанитарии – только представьте себе медицину в кишлачных условиях Душанбе, где в родильных отделениях не было видно стен и потолка: они были полностью покрыты кровью, а сверху – копошащимися мухами. Маму бабушка родила в Ленинграде, но ее брат, мой дядя, родился спустя три года уже в Душанбе и вскоре после рождения, что неудивительно в тех условиях, заболел полиомиелитом. Вся семья выхаживала Котьку – как ласково звала его бабушка – с ложечки, и он чудом выжил. Надо ли говорить, что с тех пор он пользовался в семье особенным отношением. Когда он достиг совершеннолетия, бабушка решила, что у него не все в порядке с психикой: то ли потому, что ее убедил в этом встретившийся на ее пути Главный, то ли потому, что мой дядя действительно был незаурядной личностью. А в те времена, как я уже говорила, нельзя было быть не таким, как все. Кармены и Хосе существовали только на сцене.

Дядя сценой и увлекался: он окончил консерваторию, где учился на оперного режиссера. Но незаурядность проще было объявить психическим отклонением, чем принять или подстроиться под нее. В те времена в той стране никто не знал, что это такое и с чем это едят.

Именно поэтому оперы были так популярны – это была настоящая сублимация homo sovieticus.

Бабушка – женщина волевая и имеющая власть над сыном – определила его на лечение в коллектив. Окрыленная идеей панацеи, она решила посвятить ей свою жизнь. В том далеком Душанбе, на границе с Афганистаном, где не было ничего, кроме гор, кишлаков, слепленных из кизяка, и туалетов, в которых задницу подтирали камнями или просто рукой, а потом руку – о стену; где само по себе быть женщиной было позором; где общение с русскоязычными ограничивалось совместными походами на премьеру в оперу пару раз в год, – вдруг появился мессия из самой Москвы.