Втягиваю носом аромат волос, кожи, а у самого в ушах шумит. Чёрт, я же только что кончил, какого хрена полотенце топорщится? Блядь, надо уматывать отсюда, пока совсем башкой не тронулся.

— Уже иду, спокойной ночи, — бурчит и пытается сбежать, но я ловлю её за руку. Моё зрение с детства довольно быстро адаптировалось в темноте, и это давало нехилое преимущество во время вылазок ночами на стройку за нашим домом.

— Отпусти, придурок! — шипит, но я не слушаюсь.

Во-первых, действительно убьётся, убегая, — не хочу, чтобы такое хорошенькое личико разукрасила парочка несимпатичных фонарей, а во-вторых, мне нравится касаться её кожи, шелковистой и мягкой. Интересно, на вкус она такая же сладкая, как мне мерещится?

— Ты же куда-то шла, — говорю, наклонившись к её уху и вдыхая пряный аромат волос. Не знаю, какими бабскими примочками она пользуется, но пахнут они одуряюще. Так бы и нюхал, точно бешеный пёс, до Второго пришествия. — Я не мешаю. Могу даже сопроводить, для надёжности.

— Ты держишь меня за руку, — констатирует, а в голосе недовольство со злостью перемешано. Блядь, многое бы отдал, чтобы увидеть её лицо при ярком свете сейчас. Наверное, снова покраснела.

Мать их, эти мысли меня точно до ручки доведут. Сдохну от инфаркта с торчащим колом членом, так меня и похоронят.

Аня вздрагивает, но не отстраняется, всеми силами пытаясь доказать, что никого и ничего в этой жизни не боится. Умница.

— Просто признай, что тебе тоже нравится, когда я касаюсь тебя.

— Самовлюблённый индюк! — шипит Аня и вырывает руку.

— Есть немного, — смеюсь и снова наклоняюсь к её уху, а Аня вжимается спиной в стену. Даже в темноте я отчётливо вижу, как ярко горят её глаза, разгоняя своим яростным светом неожиданную тьму. Сумасшедший аромат шелковистых волос сводит с ума, и я не знаю, как к этому относиться. Слишком глубоко острой занозой Аннушка врезалась под мою кожу. Чёрт, засада. Опираюсь о стену рядом с головой Ани и наклоняюсь к самому уху, пользуясь возможностью быть ещё ближе: — Не бойся меня, Красная шапочка, Серый Волк тебя не обидит.

— Отойди в сторону, или важный мужской орган оторву, — шипит и, клянусь своей ширинкой, ещё чуть-чуть и вгрызётся белоснежными зубами мне в глотку.

И да, я вовсе не возражаю: пусть хоть в лоскуты меня порвёт, плевать.

— Как скажешь, — усмехаюсь и, будто бы случайно, касаюсь губами мочки Аниного уха.

Чёрт, если я не остановлюсь прямо сейчас, беда случится.

Но тут, как нарочно, в коридоре загорается свет, и Аня моргает несколько раз, фокусируя на мне взгляд своих огромных тёмных глаз, в радужке которых плещется древесная смола и бельгийский шоколад.

И да, я угадал: она действительно покраснела.

8. Влад

До утра лежу, то проваливаясь в сон, то снова просыпаясь, и всё время кажется, что я что-то сделал не так. Какое-то тревожное чувство, которое нарастает с каждым часом. То ли пиздец грянет, то ли просто мерещится.

Алкоголь давно выветрился, и я даже немного жалею об этом, зато во рту такая сушь и гадость, точно сто котов разом нагадили. Ненавижу это, потому и пью редко.

Как бы я ни гнал от себя мысли о предательстве Алисы, всё равно от них никуда не деться. Слишком мало времени прошло, чтобы это уже не волновало меня. Завтра узнаю, что там нужно, чтобы подать на развод и избавлюсь от этого брака к херам собачьим, ибо жить с этой блядью в шкуре примерной жены больше не собираюсь. Так к чему морочить себе яйца? Подписать бумажки и дело с концом.

Целый месяц я носился по стране, как грёбаный кролик из рекламы батареек, жил в гостиницах и на съёмных квартирах, работая до усрачки, а вернувшись домой, теперь должен мять бока не в своей кровати. А всё почему? Потому что я придурочный джентльмен. Нужно было Алису на хер из квартиры выкинуть, а не самому уходить. Но честное слово, пробудь я в одном помещении с ней и её трахарем голожопым ещё хоть три минуты — убил бы. И это, к сожалению, не фигура речи.

А ещё мне ничерта не помогли банные процедуры. Не тогда, когда потом столкнулся с Аней в коридоре. Ещё и свет, как назло, отключили, будто кому-то это было нужно. Хрен его знает, что за ерунда творится в моей жизни. Нужно съезжать, определённо. Вот сейчас позавтракаю, ещё раз посмотрю на нудистку и сразу уеду. Прямо сто процентов. Ладно, девяносто девять.

Когда на часах ровно восемь, я, замахавшись лежать, изображая мумию царя Гороха, поднимаюсь с кровати и разминаюсь. Бездействие невыносимо, и хочется двигаться, несмотря на выходной.

Натягиваю на задницу боксеры, потягиваюсь и прямо так, в одних трусах, иду в кухню. Я знаю, что хорош, и внутри меня всё ещё живёт вредный мальчишка, просто обожающий провокации.

В квартире тихо, и лишь в ванной чуть слышно плещется вода. Значит, нудистка уже проснулась. Отлично. Подхожу к двери, пару раз стучу, а в ответ всё стихает. Кран, что ли, выключила?

— Ты там живая? Не утопла? — спрашиваю и смеюсь про себя. Хотя, по-хорошему, нужно бы врезать себе по шее, чтобы не творил всякую хренотень.

— Иди к чёрту! — орёт Аня, а я хохочу уже в голос.

— Ой, не хочу, там жарко.

— Чего ты хочешь? — вздыхает. — В душ?

И почему мне так нравится доводить её? Неужели нельзя просто одеться и уехать? Зачем я всё это творю? В детстве, что ли, не наигрался?

— Хотел убедиться, что ты мне не приснилась.

— Сейчас выйду и что-нибудь тебе оторву. Не мешай купаться!

— Ох, какая грозная.

Аня снова включает воду, а я иду в кухню. Нужно попить воды, чтобы разбавить этот дерьмовый привкус.