— Это шок отпускает, — выношу вердикт и в два шага оказываюсь возле Ани. — Держись за шею, а то рухнешь снова на пол. Второго раза я точно не выдержу: грохну кого-нибудь.
Аня тихо смеётся, выполняет просьбу, и я, подхватив рукой под аппетитную задницу, поднимаю свою смелую крошку вверх.
Она кладёт мне голову на плечо, а сама мелко-мелко дрожит и только повторяет: “Прости, прости”.
— Дурочка моя, за что? — спрашиваю, пока несу её под взглядами сотрудников к выходу. — Выдумает тоже.
— Я не знаю, — лепечет, и чуть-чуть отстраняется, чтобы со стороны мы не выглядели, как парочка влюблённых. И пусть мы такие и есть, но даже в таком состоянии Аня бережёт мою репутацию.
Ну вот как её не любить после этого?
— Расслабься и почувствуй себя принцессой, а то всё сама и сама, — усмехаюсь, представляя, сколько разговоров начнётся в магазине после нашего ухода, какие волнения будут в рядах сотрудников. Да уж, я точно не был раньше замечен в подобном благородстве на рабочем месте. Ну и хрен с ним.
Татьяна Сергеевна, о которой я уже, грешным делом, успел позабыть, материализуется рядом, а я кое-как снимаю машину с сигнализации, хоть с Аней на руках это и не очень-то удобно.
— Поставь меня, я сама могу, — сопротивляется Аня, а я смеюсь.
— О чём я и говорил: сама и сама.
Но просьбу выполняю: всё-таки нужно уважать чужие желания, даже если тебе это и не слишком по душе.
— Анечка, доченька, с тобой всё хорошо? — хлопочет мама, а Аня уверенно кивает. — Надеюсь, до твоей квартиры недалеко.
— Дамы, занимайте места, ехать пора, — тороплю, а Татьяна Сергеевна всплёскивает руками и смотрит на меня смущённо.
— Мои вещи… они на вокзале, в камере хранения.
Вот же, вещи ещё. Только время потеряем.
— Завтра заберём.
— Но там рыба солёная, овощи, вино, консервы… испортится ведь. Жалко!
— Я, правда-правда, хорошо себя чувствую, — подаёт голос Аня. — Не умру, не бойтесь. Просто устала.
— Ладно, едем за вином и рыбой, — улыбаюсь и ныряю в салон.
Услышал о солёной рыбе и прям слюна потекла. Вот точно, не зря мать меня амбарной мышью величала.
На всё про всё уходит около часа, но Аня уже порядком успокоилась, и даже румянец на щеках заиграл. Мама вся в заботах о дочке, и лишь время от времени ловлю напряжённый взгляд в зеркале. Изучает меня, присматривается — это бесспорно. А я? А что я? Еду себе, спокойный и сосредоточенный, в женские разговоры не лезу. Просто веду машину, как наёмный извозчик, делая вид, что меня здесь вообще нет, а машина сама по себе вперёд катит, ведомая компьютером.
У дома забираю из багажника сумку, а Аня решительно машет на меня руками, не давая снова подхватить в воздух. Вот же, гордячка.
До квартиры добираемся в полной тишине, но она не гнетёт — уютная такая тишина. Правда, когда достаю из кармана ключи, Татьяна Сергеевна удивлённо охает, но я посылаю ей самую обворожительную из своих улыбок, поздно вспомнив об её пунктике. Ну да бог с ним, не шрамами же себя "украшать", в самом деле. Уж какой родился.
— Анечка, — слышу тихое за спиной, — а откуда у него ключи от твоей квартиры?
— Когда я на работе, он поливает цветы. Владислав Павлович очень заботливый начальник. И цветы любит.
Давлюсь смехом и, разувшись, иду в кухню. Дамы ещё о чём-то шепчутся в коридоре, но я не прислушиваюсь. Распахиваю окно, впускаю в комнату свежий вечерний воздух и понимаю, что чертовски хочу курить. Просто до головокружения, но решаю повременить: вдруг Татьяна Сергеевна и курение, наряду с внешней симпатичностью, считает преступлением перед человечеством. Кто их, этих женщин, травмированных козлами мужиками, поймёт.
Щёлкает замок на двери в ванную, а я скидываю осточертевший пиджак и бросаю его на стул. Была бы моя воля, вообще до трусов разделся, но вряд ли Татьяна Сергеевна одобрит такую форму одежды.
— Влад, ты ей нравишься, — шепчет на ухо подкравшаяся сзади Аня. — Она молчит пока, но я-то вижу.
— Я же бесподобен и очарователен. — Притягиваю её к себе, заглядываю в лицо, ища следы недавней бледности, которая напугала меня до чёртиков. — Как ты себя чувствуешь?
— Неплохо, — пожимает плечами и быстро целует меня в губы. — Только ноги ватные и потряхивает немного. Но посплю и всё пройдёт.
— Иди, значит, ложись, — заявляю категорично, но Аня не торопится слушаться.
— Я не могу… не оставлю же я вас наедине.
— Аня, мне кажется, что ты слишком рефлексируешь. Обещал же, что всё будет хорошо, и ты обязана мне верить.
— Хм, ладно, рискну, — смеётся, а я веду её в спальню.
Когда через минуту выхожу из комнаты — буквально вытаскиваю себя за шкирку, чтобы не наделать глупостей и не прилечь рядышком, — сталкиваюсь в коридоре с Татьяной Сергеевной. Она впивается в меня напряжённым взглядом, намеренная выпотрошить им, вывернуть наизнанку. Не женщина — рентген.
— Владислав, с вас кофе, — заявляет вдруг, а я киваю. — Спальня дочери там? — снова киваю, а она скрывается в нужном направлении.
Ну, кофе, значит, кофе. Сложно, что ли?
Пока заправляю кофеварку, пока жду приготовления, Татьяна Сергеевна возвращается в кухню и присаживается на краешек стула, сложив руки на столе. Обводит взглядом комнату, тщательно изучает каждый предмет, хмыкает, завидев мой пиджак на спинке соседнего стула, а я молчу, не мешая ей созерцать.
— Значит, Владислав, — говорит наконец, усмехаясь.
— В документах так написано.
Ставлю на стол две чашки и сахарницу, но Татьяна Сергеевна не торопится пить. Только смотрит на меня, думает о чём-то, размышляет. То ли обвинительную речь готовит, то ли о своём мечтает — по лицу так сразу и не разберёшь.
— И сколько же тебе лет, Владислав?
— Я юн душой, между прочим. Но, по факту, тридцать три.
— А ей двадцать один, — заявляет и хмыкает. — Не староват? Как думаешь?
— Ей не двенадцать, а мне не восемьдесят… Хотя, согласен, многовато.
— Ну… мы с Аниным отцом были ровесниками, и ничем хорошим это не закончилось, — изрекает, тяжело вздыхая. — Может быть, даже неплохо, что ты старше.
А чёрт не так страшен, как его малюют. Авось, прорвёмся. Даже без кровопролития обойдёмся.
— И давно это у вас?
— Недолго, но серьёзно.
Сказал и сам себе удивился. А ведь и правда, всё слишком серьёзно, хоть и стремительно.
— Серьёзно, говоришь? Ну-ну… — Делает глоток кофе, морщится и добавляет таки две ложки сахара. — Знаешь, Владислав, я Аню родила на втором курсе, и как-то завязла во всём этом. Ни карьеры, ни жизни толком не видела: только мужнины гульки, готовку, стирку и редкие походы на рынок за новым пуховиком. Городок у нас маленький, с работой напряжёнка, потому у меня всегда была одна мечта: чтобы дочь добилась того, что у меня не вышло.
— Аня добьётся, она упорная.
— Она всегда была умницей, — печально улыбается Татьяна Сергеевна, помешивая остывающий кофе маленькой ложечкой. — Отличница, гордость школы, хорошая любящая дочь, животных любит. Идеальная ведь, лучшего и не пожелаешь.
Молчу и слушаю, потому что так я, может быть, для себя пойму что-то.
— А я… я была не лучшим примером для подражания, но я так боялась, что она повторит мою судьбу: влюбится в первого красавца, обо всех своих планах и амбициях забудет и в итоге превратится в чью-то тень без своего мнения и голоса.
Я до ужаса всегда боялась, что она найдёт себе кого-то, кто любит себя больше чем её, и она положит всю молодость на то, чтобы угодить своему мужчине. Лишь бы не ушёл.
Это всё чисто женское, оно тебе ничего не даст — вы, мужчины, меряете всё иными категориями, но я просто хочу, чтобы ты понял: если ты не готов чем-то жертвовать ради неё, если не готов меняться, становиться лучше, то лучше оставь её. Если есть другие женщины, уйди. Это не сложно. Она ведь хорошая, она любит тебя — я заметила. Но пусть она сейчас переболеет, пока всё не зашло слишком далеко, чтобы потом не пришлось сидеть на руинах.
