Позже я рассказал об этих шокирующих новостях Клайву, и он мне все объяснил. Как насчет всех тех долгих спонтанных прогулок с братом и сестрой? Всех тех неторопливых прогулок в тумане вдоль построенных после войны домов по пустынной местности Хаунслоу? Не самое веселое времяпрепровождение для обычных детей в Англии, живущих в пригороде на рубеже 50–60-х годов. На самом деле тогда я невольно участвовал в примирении родителей.
Мне до сих пор тяжело смириться с тем, что мой отец изменял моей матери. Я не понимаю, как он мог так пренебрегать чувствами мамы. Пока кто-то не сказал: «Кто бы говорил, Коллинз», скажу: да-да, я понимаю, о чем вы.
Меня не радует тот факт, что я был женат три раза. И еще больше расстраивает то, что я разводился три раза. И меня гораздо меньше волнует то, что мне пришлось заплатить бывшим женам в общей сумме 42 миллиона фунта стерлингов. Меня также не беспокоит, что эта сумма стала известна всем. В наше время личной жизни уже не существует – Интернет позаботился об этом. Кроме того, хотя три развода и должны были бы невольно набросить тень на мое отношение к самой идее брака, ничего подобного не случилось: я романтик, который верит, что брачные узы – это то, что нужно заботливо хранить и оберегать.
Мои три развода, конечно же, наглядно показывают то, что у меня не получилось наладить со своими женами совместную жизнь и достичь взаимопонимания; не получилось создать семью и сохранить ее. Полный провал. В течение нескольких десятилетий я изо всех сил старался, чтобы во всех аспектах моей жизни – профессиональной и семейной – все было в полном порядке. Однако слишком часто мне приходится признавать, что моих стараний было недостаточно.
Но все равно я знаю, какой должна быть семья, это было заложено во мне изначально, ведь я вырос в пригороде Лондона, видя перед собой пример нормальной семьи – или как минимум ее иллюзию. И именно к этому я и стремился, одновременно пытаясь зарабатывать на жизнь музыкой.
Я стараюсь быть честным со своими детьми, рассказывая им историю своей жизни. Ведь они также участвуют в ней. Она влияет на них. Каждый день на них отражаются последствия всех тех поступков, что я совершил либо не совершил в своей жизни. Я пытаюсь быть как можно более открытым. И буду делать то же самое в этой книге, на каждой ее странице, даже несмотря на то, что в некоторых местах я совсем не буду казаться идеальным. Я барабанщик, поэтому я привык, когда нужно, бить сильнее. Но мне также пришлось научиться и принимать удары.
Возвращаясь к моей маме: в то время как папа ходил «налево», она проявляла огромную стойкость, силу и чувство юмора, что красноречиво характеризует пережившее войну поколение, которое было готово пройти сквозь любые трудности, чтобы сохранить брак. Нам всем следует этому поучиться, мне – в особенности.
Все это говорит об одном: когда я вспоминаю свое детство с позиции уже повзрослевшего человека, мне кажется, что в те годы в моей душе – хотя я этого тогда не замечал – уже были смятение и глубокая грусть.
Я появился на свет в родильном доме района Патни на юго-западе Лондона 30 января 1951 года. Я был поздним (и, по-видимому, неожиданным) ребенком – третьим в семье Коллинзов. Изначально мама попала в больницу в Уэст-Мидлсексе, но там с ней плохо обращались, поэтому она решила уехать оттуда и отправилась в Патни.
Я был первым «лондонским» ребенком, так как Клайв и Кэрол родились в Уэстон-сьюпер-Мэре после того, как «London Insurance» переселила семью туда перед авиационным нападением Германии на Англию в 1940 году. Кэрол не была рада тому, что я родился, потому что хотела сестру. Но Клайв был в восторге – наконец-то у него появился младший брат, с которым можно было играть в футбол и драться, а когда все это надоест, его можно было скрутить и заставлять нюхать вонючие носки!
Когда я родился, мои мама и папа – в возрасте 37 и 45 лет соответственно – стали поздними родителями. Маму это совсем никак не беспокоило. Она была доброй и любящей женщиной, которая никогда и плохого слова никому не сказала, – была вплоть до самой смерти в 2011 году в день своего рождения. Ей было 92 года. Нет, честно говоря, однажды она назвала полицейского «кретином», когда он оштрафовал ее за то, что она ехала по автобусной полосе.
Мой папа родился в 1957 году в Айлворте – популярном тогда районе недалеко от берега реки на западной окраине Лондона. Дом, в котором жила его семья, был большим, ветхим, темным, грязным, даже немного пугающим. Что можно сказать и о его родных. Я совсем не помню своего дедушку, всю жизнь работавшего в «London Insurance» – как и его сын впоследствии. Но у меня остались яркие воспоминания о моей бабушке. Она тепло и очень терпеливо относилась ко мне, часто меня обнимала, но казалось, что она застряла где-то в Викторианской эпохе, о чем свидетельствовали ее неизменные длинные черные платья. Возможно, она также все еще оплакивала смерть принца Альберта. Мы с ней были очень близки. Я проводил много времени в сырости полуподвальной части дома, в которой она жила, и наблюдал за тем, как она рисовала акварелью лодки и реку – именно от нее я перенял интерес к этому.
Папина сестра, тетя Джоуи, была внушительной женщиной, вооруженной мундштуком и грубым, хриплым голосом, немного похожим на голос злодейки из диснеевских «Спасателей»: «Заходи, дорогу-у-у-уша…». Ее муж, дядя Джонни, тоже был своеобразным. У него был монокль, а еще он всегда носил тяжелые твидовые костюмы – еще один Коллинз, который все еще жил в прошлом веке.
В семейной истории есть один факт: японцы посадили двоих двоюродных братьев папы в печально известную сингапурскую тюрьму Чанги. За них была выплачена огромная сумма – они были героями войны, пережившими кровопролитную Дальневосточную кампанию. Другой папин двоюродный брат был тем парнем, который первым открыл в Англии прачечные с самообслуживанием. В глазах семьи моего отца они все были «кем-то там». Другими словами – просто щеглами. Как будто они им были даже не ровня.
Очевидно, что семья моего папы определяла его отношение к абсолютно всему, не говоря уже о его работе. Хотя после его смерти я узнал, что он пытался уклониться от обязанности работать в «London Insurance» и сбежать в торговый флот, чтобы стать там моряком. Но его бунт продлился недолго – ему сказали, чтобы он отказался от этой затеи, взял себя в руки и послушно принял на себя бремя работы страховым агентом, которое собственный отец взвалил ему на плечи. Ослушаться родителей было нельзя. Учитывая все это, можно предположить, что папа немного завидовал той свободе действий, которую предоставили 60-е годы Клайву, Кэрол и мне в выбранных нами сферах: мультипликации, фигурном катании и музыке. Считаете ли вы, что это нормальные занятия? Отец так не считал.
Есть небольшое доказательство того, что Грэв Коллинз так и не приспособился к жизни в XX веке. Когда начали добывать газ из Северного моря и его провели ко всем паровым котлам в Великобритании, наш папа пытался дать взятку газовому управлению, чтобы нас отключили от него, так как был уверен, что где-то есть специальный газгольдер, который будет обеспечивать топливом только семью Коллинзов.
Отец почему-то любил мыть посуду, и по воскресеньям после семейного обеда он настаивал на том, что именно он будет это делать. Он предпочитал мыть посуду один, потому что это позволяло ему не участвовать в общении всей семьи за столом. Все было хорошо до тех пор, пока из кухни не доносился громкий звон. Тогда мама подходила к окнам и закрывала их занавеской. Через несколько секунд после удара посуды об пол мы слышали грубую ругань папы, а затем – грохот осколков, которые он сметал в лоток. Затем он громко распахивал дверь черного хода и с шумом высыпал их, со злостью пинал по всему саду, и все это сопровождалось еще более грубой руганью.
«Ваш отец так разобьет все тарелки», – устало говорила нам мама, в то время как мы молча разглядывали что-то ужасно любопытное на скатерти. Всего лишь обычный воскресный обед британской семьи.
