«Ну да, клювом щёлкает. Они же только так и умеют».

Пелагея тем временем протянула аисту на ладони пластиковую катушку. Судя по всему, нитки были израсходованы давным-давно, и катушка валялась в кармане без дела. Только вот зачем кусок пластика птице? Проглотит, подавится – тут-то ей и крышка. Но Пелагея вовсе не собиралась скормить аисту катушку.

– Здесь невидимая бечевка, – сообщила она. – Обвяжи какую-нибудь тучку и принеси мне. Хочу убедиться, что серьезного ненастья не предвидится.

Аист покорно взял катушку в клюв, взмахнул крыльями и стремительно, точно воздушный змей, поднялся в небо. Через четверть часа он вернулся и привел с собой синюю, очень хмурую тучку. Она собиралась разрастись до гигантской тучи, и ей жутко не понравилось, что ее отвлекают по пустякам.

– Дождь будет, – заключила Пелагея. – Но саженцам не навредит. Очень хорошо.

Юлиана хмыкнула. Фокусы с аистами и тучами ей были уже не в новинку. Зато работник – один из тех, что без роздыху горбатились в полях, – стоял огорошенный, словно на него только что свалился мешок с мукой. Вначале от потрясения он не мог и слова вымолвить. Но после того как аист улетел, в него точно болтун вселился.

– Вот так чудеса! – говорит. – А меня научите? Тоже хочу птичий язык понимать, и чтобы мне облака с неба приносили. Или лучше сразу звёзды!

– А ты, паренёк, вообще кто? – подозрительно щурится Юлиана.

Юноша глядит из-под пшеничной чёлки дымчато-серыми глазами, утирает со лба пот грязным кулаком. Совсем еще мальчишка.

– Меня Пересветом звать. Я книгу пишу.

– Странно же ты ее пишешь. Лучше просто признайся, что батрачишь с утра до ночи. Эдак тебе быстрее поверят.

– Работа у меня не только в полях. Еще я на полставки в редакции. Может, слыхали, «Южный Ветер». Вчера вышла моя статья о вредителях кукурузы. Но это неважно. Кроме статей я пишу книгу. Мне нужны необычные знакомые. Как вот вы, например, тётенька. – Пересвет глядит на Пелагею, сам чумазый, а так и светится добротой.

«Тётенька, – улыбается про себя Пелагея. – Стареем».

– А зачем пашешь, как вол? – не унимается Юлиана. – Нет бы себе отдыхал.

– Так у меня мечта. Заработать побольше, уехать в горы и писать книги. Много книг!

– Чтобы красиво писать, стоит взяться за чтение, – говорит Пелагея. – Приходи в лесной дом с двускатной крышей. Туда, где подсолнухи. У меня первоклассная библиотека.

– Что, тот самый дом?! – не верит Пересвет. – Приду! Обязательно приду!

Он бросает восхищенный взгляд на перевернутый вверх дном цилиндр Пелагеи, ниспадающие одежды Киприана и замечает смирно сидящих Кекса с Пирогом.

– Ух ты! Пёсики!

За повозкой ругается и размахивает вилами седой краснощекий фермер. Пересвет подскакивает. Видно, по его душу.

– Ну, сейчас влетит, – злоехидно ухмыляется Юлиана.

Пирог пыхтит, как маленький паровоз, и недовольно возится у хозяйкиных ног. Вот так всегда. Стоит укусить ее за лодыжку раз в какие-нибудь две недели, и характер непоправимо портится. А едва он портится, снова тянет укусить. Не жизнь – замкнутый круг.

Пересвет поспешно отвешивает поклон, обещает заскочить в гости и убегает, шурша золотистыми колосьями. Жатва – пора ответственная.

***

Город задыхался в тумане. Дым из кирпичных труб и выхлопы самоходных экипажей мешались с серо-молочным киселем. Затворяй окна, не затворяй – он проникнет в любую щель. Осядет на красках нищего художника, чьи глаза слиплись от усталости, а холст чернеет скелетами домов и улиц. Незаметно заползёт в спальню к продрогшей, осунувшейся служанке. Скроет имя, выведенное на запотевшем стекле. Такое простое, ничем не примечательное имя Рина.

В ее комнате не прибрано, форточка – нараспашку. Дорогие натюрморты, ковры и гобелены, шкаф с одеждой от лучших мастеров – да чтоб оно всё провалилось! И кровать, мягкая, с навороченным, каким-то там сверхпрочным матрасом, до смерти надоела. Для разнообразия Рина поспала бы на деревянной доске.

Она в который раз слушает на проигрывателе запись с концерта. Не помогает. Здесь нужна не грампластинка, а живой звук. Голос отчима – самый ненавистный голос на свете. И в то же время пение Грандиоза отгоняет тоску.

Интересно, сколько таких, как Рина, впало в зависимость от его таланта? Сколько их, отчаянно ждущих вечера и осаждающих театральные кассы? Ей-то хоть билеты достаются бесплатно. Присутствовать на концерте ее долг. Этот долг тяготит, но вместе с тем приносит радость. Радость дозированную, радость по крупицам. Вот, что правда невыносимо.

В городе шум, пыль, грязь. На окраине дымит завод, в домах чадят лампы, изнутри разрывает душу безысходность. Утром бесцветные фигуры понуро бредут на работу, задерживаются допоздна и возвращаются, только чтобы без сил рухнуть на диван. Они опустошены, вывернуты наизнанку. Они забывают себя, и это им не на пользу.

Куда подевалась природа? Где сладкое пение птиц? Сельпелон зовется городом земли, но почему земля – сплошь камни? Сельпелон именуют городом полей, но почему поля лежат за его пределами?

А лес? Люди отгородились от него, словно там вместо деревьев растут чудовища. И кажется, будто лес от города отделен не трактом, а бездонной пропастью.

Рина резко села на кровати, свесила ноги и втянула воздух с частицами тумана. За распахнутым окном мутно белели очертания квартала. Не теряя ни минуты, девушка облачилась в костюм наездника, достала хлыст и в один прыжок очутилась на улице. Когда боишься разбудить домашних, нет ничего лучше, чем выйти через окно. В особенности если твоя комната находится на первом этаже.

Садовники еще спят. Спят горничные и камердинеры. Конюшня на засове, но Рине ничего не стоит ее отпереть. В сумраке, за перегородкой, лошадь по кличке Уска-Кала хохочет с закрытым ртом. Когда она только успела проголодаться? Рина дает ей морковку и отвязывает поводья. Сейчас самое время для прогулки верхом.

Но что это за звуки? На секунду девушке почудилось, будто проскрипела и отворилась тяжёлая дверь в подземелье. Уска-Кала настороженно повела ушами. Нет, там определенно что-то происходит. Спустя несколько мгновений до слуха Рины донеслись приглушенные крики – не то звериные, не то человечьи. Обычно ранним утром слуги Грандиоза волокут на задний двор и режут диких свиней, которых поймали в лесу.

Но не на этот раз. Что-то тоскливое, до мурашек пронзительное было в криках неведомых существ. Вновь визгливо пропели петли, лязгнула дверная защёлка, и вокруг особняка установилась привычная тишина.

***

Среди карликовых подсолнухов, берез и сосен дом стоял молчаливой громадиной. Внутри всё замерло. Беззубая пасть камина зияла пустотой, не точил когти черный кот. Только бабочка-лимонница, опрометчиво залетев в форточку, шелестела крыльями и билась о стекло.

Юлиана раздобыла ящик с инструментами, спустила на пол летучую кровать с прикроватным столиком, и сама уселась туда же. В длинной юбке, конечно, неудобно, но что поделать? Имидж прежде всего.

Когда в гостиную вошёл Киприан, работа была в самом разгаре. Юлиана в положении лёжа, со зверским выражением лица орудовала отвёрткой и тихо ругалась. Проклятущий винт третьего порядка не желал вертеться, из-за чего кровать и прикроватный столик парили на разной высоте.

Киприан прилёг рядом и присмотрелся.

– А что если так? – предложил он. Протянул руку, покрутил какую-то ось. Юлиана чуть не стукнулась лбом о днище кровати.

– Тьфу ты! Напугал!

Она взяла в зубы отвертку, отпихнула Киприана и нашарила на полу плоскогубцы.

– Зачем тебе? – удивился тот.

– Лучше ползи отсюда, пока цел, – сказала Юлиана сквозь зубы. Киприан издал короткий смешок, обворожительно улыбнулся и потрепал ее по волосам. Юлиана грозно прорычала в ответ.

– Ухожу, ухожу, – предупредительно отозвался человек-клён. – Но если вдруг не починишь кровать к ночи, мой гамак в твоем распоряжении.

Юлиана исподлобья посмотрела ему в спину, словно он был виновником всех ее неудач. Выронила отвертку, больно ударила палец плоскогубцами, села и расплакалась. Благо, Киприана уже и след простыл.