- А потом, когда я въехал в Фивы победителем, - бритый, умытый, украшенный цветами, - она встретила мой взгляд и ничего не сказала. Она видела меня только в схватке; кровь, и ярость, и въевшаяся грязь долгой пыльной дороги меняют человека... Она не была уверена. И этот нежный яркий взгляд волчицы на нового вожака стаи... Это закон в Фивах, что царь правит по праву женитьбы. Чтобы стать царем... чтобы быть царем... Я приветствовал ее как чужестранец, я никогда не говорил, она ни о чем не спрашивала... Никогда, до самого конца.
Я слышал эти ужасные слова, - но они доходили до меня, как детский плач. Присутствие бога давило мне череп, наполняло всё тело, проникая сквозь подошвы от дрожащей земли... Я выпрямился, словно Его рука толкнула меня, мой страх утонул в суровом благоговении - я больше не был собой: я был только струной, звучавшей для Него; я понял в тот миг, что значит быть не только царем, но и жрецом.
Слепец стоял там, куда я привел его, - чуть ниже меня, на краю священного отпечатка копыта, - опустив лицо к земле. Я сказал:
- Будь свободен от всего этого, иди с миром в мир Теней. Отец Посейдон, Держатель Земли, прими жертву!
Пока я говорил, птицы с воплями взлетели ввысь и начали выть собаки... Я увидел, как он протянул руки в молитве богам внизу, - и больше не видел ничего. Глубоко подо мной сердцевина холма надсадно захрустела - я не устоял на ногах и покатился, вместе с камнями и щебнем, пока не застрял возле корней ели, торчащих из земли. Совсем рядом послышался мощный грохочущий удар, еще один, тяжелые замирающие раскаты...
Болезнь моя враз прошла, сердце успокоилось, и голова стала ясной... Это было как пробуждение от кошмара; и я крикнул почти весело: "Где ты? Тебя не ушибло?"
Никто не отвечал. Я поднялся, опираясь на ель... Облик скал изменился: кромка копыта раскрылась разломом, который был заполнен громадными глыбами. Я сделал знак почтения богу и подполз на коленях к краю провала - глубины были спокойны.
Далеко внизу люди Колона звали бога по имени и трубили в бычьи рога; и одинокий осел возносил к небесам свой истошный рев, словно все страждущие твари избрали его своим глашатаем обвинять богов.
8
Я не виделся с Пирифом больше года. Он похоронил отца и стал царем в Фессалии; это приостановило его вылазки. Но когда он появился - это снова был морской поход. Он был обветрен, просолен, зарос, как его люди, и весь обвешан золотом: он напал на Самос, когда все их мужчины были на войне, и разграбил царский дворец. Мне он привел в подарок девчонку с Самоса, и даже оставил ее невинной.
У меня этот год тоже не пропал зря: я завоевал Мегару.
Война началась из-за пошлин на Истмийской дороге. Прежний царь, Нис, с ним у меня был договор о свободной торговле, - умер и не оставил после себя сыновей. Он-то был моим родичем; а его преемник - и не родной, и не сговорчивый. Он обложил пошлиной всю торговлю Аттики, ссылаясь на то, что, когда договор заключался, я был царем только в Элевсине. Любой порядочный человек пошел бы мне на уступки - ведь это я очистил дороги от бандитов!.. Сначала, когда я обратился к нему, он ответил вежливо и предложил поправки к договору. Потом опять ответил вежливо и извинился, что не признает моих претензий. Затем его ответы стали короче... Это было глупо. Это заставило меня подумать, что если Мегара будет в моих руках, то граница Аттики пройдет как раз по Истмийскому перешейку. Любой царь, который не хочет, чтобы его имя умерло вместе с ним, подумал бы так же.
И вот я напал на него. Я одел своих людей как торговцев, их оружие было спрятано в тюках, а меня самого несли в закрытых носилках, в каких носят благородных женщин. Мы захватили врасплох башню с воротами, впустили войско, ждавшее за холмом, и были уже почти у крепости, прежде чем страна всполошилась. Я мог бы иметь здесь такую же добычу, как Пириф на Самосе, не меньше, - но запретил грабежи под страхом смерти. Я еще никогда не правил народом, который ненавидел меня.
Пириф огорчился, что пропустил войну, - и уплыл домой. Я был занят Мегарой весь тот год. Как и у народов Аттики, у них были свои обычаи, которые я не собирался искоренять; но прежняя работа меня кое-чему научила, и здесь моя рука была тверже. Я решил построить прочное здание, которое будет стоять и после меня, а не времянку-развалюху, что рухнет на голову моему сыну. Эта мысль жила во мне всё время, что я наводил порядок в Мегаре и Истме, строил большой алтарь Посейдона, чтобы отметить мою новую границу, устраивал священные Игры в его честь... И чуть ни каждую неделю вспоминалось, что вот мне уже двадцать пять, а я еще не женат.
В основном это было делом случая: отец не мог помолвить меня мальчиком, поскольку он меня прятал; а едва мы успели познакомиться - я уехал на Крит; а когда вернулся - слишком много было дел и жаль было времени...
В моем доме хватало женщин. Они были под рукой, когда я хотел их, и не путались под ногами, когда был занят; еще несколько девушек я взял в войнах... Так что у меня был выбор, а если какая-нибудь надоедала- можно было убрать ее с глаз... Я прекрасно знал, что мне надо было бы сделать. Но как подумаешь обо всех этих тоскливых делах: посольства, визиты родни, визиты к родне, переговоры о приданом, с днями, полными документов и стариков; и наводить порядок в женской половине, - слезы и вопли, и угрозы прыгнуть со стены... - и куча новых служанок и барахла, которую притащит с собой невеста... - ссоры и ревность, и каждое утро одно и то же лицо на подушке... Это могло подождать еще годик. Потом стрела свистела в битве возле уха или меня сваливал приступ лихорадки, и я думал: "Ведь у меня нет наследников, кроме моих врагов, завтра же займусь этим..." Но завтра был уже другой день, с другими заботами.
Но вот, через год после Мегарской войны, в Пирейскую гавань вошел большой корабль с микенским царским вымпелом и стерегущими львами на красном парусе. Удивляясь, что бы это могло значить, я приготовился к встрече почетного гостя. Вскоре на берегу появился гонец Эхелая, наследника микенского престола: Эхелай вопросил гадателей о ветрах, прежде чем проходить Сунийский Мыс, и получил дурное предзнаменование - может ли он быть моим гостем на эту ночь?
