Эти бедняги, запертые горами и соседями в своих долинах, не знали даже имени богов, не знали, что их чтут повсюду, - не только у них, - называли их разными чужеземными именами, принесенными с древней родины предков... Часто оказывалось даже, что они считают своего Зевса - только своим; причем Зевс соседней долины был его врагом.

Главная беда была здесь в том, что это превращало местного вождя в царя. Конечно же он был верховным жрецом их Бога - или мужем Богини - как мог он присягать на верность слуге чужого бога?!

С трудным вопросом не придумаешь ничего лучше, как пойти с ним к Аполлону. И в ту же ночь он послал мне наставление. Мне снилось, что я играю на лире, которую почти забросил в последнее время, и пою что-то чудесное. Пробудившись, я не смог вспомнить ту песню, но что значит этот сон - понял.

Сначала я попробовал сам. Одетый, как певец бедняков, который поет за ужин и ночлег, я приходил вечером на хутор в долине и выдавал им балладу об Афродите Пелейской. Они там чтили ее под другим именем, но конечно же узнавали в балладе Пенорожденную, с ее голубями и волшебным поясом... А я пел дальше - про то, как Царь построил ей храм в Афинах в благодарность за помощь на Крите, - и уходил, не открывая кто я такой. Похвалы моей музыке были искренни, в них не могло быть лести, - пока они не знали, - и это нравилось мне. Мне давали вина и лучший кусок мяса... И больше того девушка, с которой я переглядывался пока пел, проскальзывала ко мне ночью, когда дом утихал... Было ясно, что Аполлон благословил мой план.

Тогда я собрал афинских певцов. Их нынешняя работа заставляла их опускаться ниже их положения, но если я это мог - могли и они. А платил я им хорошо; кроме того, они предвидели, насколько возвысятся в Афинах, когда там появятся главные святилища всех богов, и согласились со мной, что нет дела более угодного Бессмертным. И сделали его - отменно.

Что до меня, мне предстояло, уже в моем собственном качестве, объехать всех вождей. Это было утомительно: надо было помнить все подвиги всех их предков, аж до того бога, от которого они вели свою родословную, и замечать в залах фамильные вещи и восхищаться, и терпеливо выслушивать бесконечные и бездарные баллады, которые бренчали их прихлебатели... И - ни взгляда на женщин! Я успел так прославиться любовью к ним, что там, где другой мог увести коня, - как гласит пословица, - мне нельзя было и глянуть на уздечку, чтобы семья не ударилась в панику. Такая жизнь хоть кого доведет до ручки... Я часто мечтал о ком-нибудь, с кем мог бы поделиться своими заботами, но все вокруг погрязли в мелочах, - меня бы посчитали фантазером, - приходилось всё самому.

И вот однажды летом я ехал по Марафонской равнине к своему пастбищу. Это были царские земли. Отец не приводил их в порядок, - они были слишком открыты с моря, и он не хотел снабжать пиратов, - но при мне их расчистили и восстановили каменные стены загонов. Здесь я растил бычка, принесенного телкой старой Гекалины от критского зверя; теперь ему было три года, и он не посрамил своего родителя: уже росли его прошлогодние телята, а еще два десятка коров были стельными... За его темно-красную морду я дал ему имя Ойнопс.

Я ехал сквозь оливковые рощи, когда увидел над деревьями дымы сигнальных костров и услышал звуки рога. Мой колесничий осадил коней, остановились и всадники за нами.

- Пираты, господин мой! - сказал он.

Я понюхал воздух - пахло дымом. Критские капитаны, приходившие на материк за данью, говорили когда-то, что мы платим Криту за подавление пиратов. У них, пожалуй, были основания так говорить: с тех пор как Крит пал - это старое безобразие вновь набирало силу.

Мой колесничий глядел на меня с укоризной: мол, почему ты ездишь с такой слабой охраной; я ж тебе говорил, что твой отец взял бы с собой всю стражу, если бы ехал так далеко.

- Вперед, живей, - приказал я. - Посмотрим, в чем там дело.

Мы поскакали, и вскоре встретили подростка бегущего нам навстречу сына местного мелкого вождя. Он прижал костяшки пальцев к соломенным волосам, облепившим потный лоб, - мальчишке было лет тринадцать, - и проговорил, задыхаясь:

- Государь, господин мой царь, мы тебя видели с башни... Отец велел сказать - торопись... то есть соблаговоли оказать честь нашему дому, государь, - пираты сходят на берег!

Я протянул руку вниз и поднял его на колесницу.

- Какие паруса у них? Какая эмблема?

Об этом всегда спрашиваешь. Некоторые морские бродяги - это просто банда головорезов, которым достаточно сжечь ближайший к морю крестьянский хутор, забрать с него зимние запасы и продать в рабство хозяев. Но бывают и люди с происхождением, - младшие сыновья, или воины, решившие поправить свои дела, - они могут пренебречь обычной добычей и превратить свой набег в настоящую войну... Так что мы могли бы оказаться и свидетелями подвигов в тот день.

Мальчишки в этом возрасте знают все:

- Три корабля, господин мой, с крылатым конем, красные. Это Пириф-Лапиф.

- Вот как? Этот парень, значит, знаменит?

- Да, государь, он наследник царя Фессалии... Говорят, что он великий разбойник там, на севере; обычно он ходит в конные набеги, но иногда выходит в море. Его зовут Бродяга-Пириф. Мой отец говорит, что он дерется из любви к искусству, - он не стал бы ждать, пока ему нечего будет есть.

- Ну что ж, он может получить это удовольствие, - говорю. - Мы должны попасть к твоему отцу раньше, чем он.

Я ссадил колесничего - он был грузный малый - и тронул коней. Помчались... Мальчик сказал:

- Он пришел за твоим скотом, государь. Он поспорил, что угонит его.

Я спросил, откуда он это знает, - он сослался на парнишку-рыбака с Эвбеи, где корабли запасались водой. Когда я гляжу на глупость мужчин, то часто удивляюсь: куда деваются такие вот мальчишки?..

- Смотри, до чего наглый пес, - сказал я, - считает свою добычу заранее!

Мальчишка изо всех сил держался за поручни, и зубы его клацали, дорога была неровной, - но тут он поглядел прямо на меня:

- Он хочет испытать тебя ради своей славы, государь, потому что ты лучший воин на свете.

Если бы это сказал какой-нибудь лизоблюд в Афинах, оно бы ничего не значило; но здесь - здесь это было хорошо. Так же как когда на хуторе в долине кричали: "Спой еще!" Но я ответил: "Похоже, это еще придется доказать".