– На недельку, дядь.

– И то хорошо.

Сидели у дядьки на кухне, пили чай из огромных кружек.

– Ты, Генка, могилки-то посети стариков своих. Помнишь, где лежат?

– Помню, дядь. Сегодня и отправлюсь. Моторку дашь мне? На острова хочу сгонять на несколько дней.

– Дам, конечно, какой разговор. Замотался поди совсем в своих городах? Вид нездоровый у тебя, Ген, честно говорю.

– Не то слово, дядь. За тишиной приехал. Устал, сил нет.

– Оно и видно. К завтрему соберем тебе все в лучшем виде. Поедешь хоть порыбачишь, как в стародавние времена с дедом. Я-то не могу, видишь, на неделе, работа, мать ее. Да и сам давно не ездил на острова-то. Поблизости сети кидаю.

– Спасибо, дядь.

– Места-то помнишь?

– Конечно.

– Ну, добро.

Генка выступил утром, как и планировал. Дядька собрал ему тушенки, картошки, заварки. Сети, удочки, мазь от комаров. С бани принес завернутую в плащ старенькую двустволку.

– На Медвежьем заночуешь?

– Ага. Изба там стоит еще? Обычно там с дедом ночевали.

– Стоит, полагаю, куда ей деться-то. Я, правда, и не знаю, кто из наших туда наведывается. Раньше вроде Пахом на тех островах промышлял, дак нет Пахома теперь. Так-то у него бы спросить как раз.

– Да ладно, разберусь, дядь. Места знакомые все же.

– Ну, давай. Когда обратно будешь?

– Денька через три-четыре вернусь.

– Добро.

На озере было спокойно. Легкая рябь. Утреннее солнце бликовало на воде, а Генка был счастлив. Так и мчал, крепко сжимая румпель мотора и улыбаясь. Вот и большое озеро позади. Впереди маячат очертания островов. Давно тут не был, ох, как давно. Генка сбавил ход, вошел в проливы, вспоминая про гряды и отмели, которые когда-то еще показывал дед. Петлял проливами к Медвежьему острову. Проверить избушку, пройтись по острову. Потом можно и удочку покидать. Ушицы сварганить. Красота.

Генка приглушил мотор метрах в пятидесяти от берега, притабанил на веслах, чтобы ненароком не наскочить винтом на прибрежный камень. Выскочил на мелководье, подтянул лодку. Вроде здесь должна быть изба. Чуток углубиться в чащу, а там и она, скрытая от постороннего глаза. Если не знать, то и с берега никак не увидеть. Подхватил с переднего сиденья ружьишко. Пойти проведать, а после за скарбом вернуться.

Избушка стояла. Надежно укрытая в окружении густолапых вековых елей. Однако, судя по всему, изба не пустовала. На теплой с ночи печке Генка обнаружил сковородку с жареной щукой, посуда на столе, чья-то теплая одежда, прочая утварь. Такое чувство, что в избе кто-то живет постоянно. Хотя, сколько себя помнил Генка, когда они раньше с дедом приезжали сюда с ночевкой, избушка была прибежищем немногочисленных рыбаков и охотников из местных. И то только тех, кто про нее ведал.

Странно. Генка осторожно открыл дверь, шагнул наружу и замер. Прямо в лицо ему смотрело дуло автомата.

Особое внимание Егорча уделял практике огня. Происходило это как раз на каменистом мысу вдали от избы. Вечерами, когда гладь озера зеркалом простиралась вдаль и бликовала в лучах закатного солнца. В такие моменты Егорча позволял себе ничего не делать некоторое время. Представлялось, словно внутреннее освобождается от любой заботы и от любой мысли. Освобождение достигало нужного, когда исчезало ощущение собственного тела. Словно не сидишь на плоском камне, нагретом за день солнечным теплом.

В таком состоянии Егорча начинал с острой четкостью ощущать, будто он невесомо парит над землей, над озером. И словно нет ни одной мысли, которая могла бы его отяготить или отвлечь. В такой момент Егорча протягивал руки к бездымному пламени. Костер из сушняка он загодя разводил тут же, подле ног, на камне. По первости удавалось лишь чуть касаться быстрых языков пламени и то совсем ненадолго. Со временем практика позволила Егорче словно окунать руки в огнище. Жара не чувствовалось, скорее доброе тепло, дающее какую-то особую внутреннюю силу.

Сегодня Егорча возвращался с уткой. Снял ее с автомата одним выстрелом в протоках. Ощипать, осмолить, выпотрошить и на костер. Славное варево будет к обеду.

Стрекот пока еще далекой моторки Егорча заслышал загодя. Благо день был тихий. Пока шел к избе, прислушивался. Мотор на средних оборотах приближался. Кто-то точно проливами, аккуратно пробирался к Егорчиному острову. Похоже, не из местных, если с опаской идет промеж частых каменистых гряд, полого уходящих под воду с частых островных мысов.

Последний взгорок Егорча преодолел почти бегом, петляя чуть заметной тропой меж вековых светлых сосен. Так и есть. Сквозь деревья внизу моторка. Один человек в ней. И точно к приплеску, от которого, если ведать, до избы рукой подать сквозь прибрежное густолесье. Егорча перехватил автомат под правую руку и стал осторожно спускаться вниз, к заимке.

Точно, видать, не из местных. Мотор заглушил загодя, по мелководью на гребях, осторожно. Движения какие-то угловатые. Сразу видно, что не привыкший лодку затягивать, без сноровки управляется. Все это Егорча наблюдал скрытно, укрываясь в прибрежном ельнике и отчего-то не торопясь выходить навстречу непрошеному гостю.

Вот он вразвалочку пошел точно к заимке, видно, что не в первый раз – ведает, где должна быть. Может, кто-либо из тех, что иной раз возвращаются в родную деревню навестить памятные места, связанные с воспоминаниями детства и юности.

Укрываясь в густом прибрежном ельнике, Егорча проследил за тем, как незнакомец, насвистывая, дошел до заимки. Стоял, оглядывался, словно вспоминая что-то. Аккуратно открыл дверь, зашел. Звякнула посуда внутри.

«Это перебор», – подумал Егорча, осторожно подбираясь к самой избушке. Приезжий, не ведая обычая, нагло хозяйничал внутри, осматривая чужие вещи как свои после долгой отлучки. Неслышным скользящим шагом Егорча преодолел последние метры и остановился напротив двери. Как раз в тот момент как пришелец посунулся было наружу. Немая сцена длилась секунд пять.

– Кто такой? – спросил Егорча, не собираясь покуда опускать автомат.

– Я это. Генка я. Приехал вот. Места навестить.

– А почто хозяйствуешь?

– Дак это. С дедом ездили сюда. В детстве еще. Вот приехал. Отдохнуть.

Голос незваного гостя срывался, вздрагивал. Егорча вдруг устыдился его столь явного страха. Опустив автомат, кивнул в сторону костровища:

– Ладно. Ты это. Пойдем, чаю попьем. Расскажешь, что к чему.

Егорча споро развел костерок, плеснул воды из ведра в закопченный чайник. Генка бросился было помогать.

– Сиди уж, ладно. Гость, будем считать, – улыбнулся в первый раз Егорча.

– Ладно, – Генка тоже несмело улыбнулся, присел на краешек скамьи подле стола, возле костровища.

– Сам-то откуда? – спросил Егорча после минутного молчания, глядя на разгорающиеся язычки пламени под чайником.

– Дак с Москвы. По отцу-то родня отсюда, с деревни. Вот, мелким был, в гости к деду возили летом в эти места. Рыбалили вместе. На эту избу как раз, бывало, заезжали ночевать.

– А сейчас что? Детство вспомнить приехал. Отпуск поди?

– Да, типа того вроде. Сбежал, знаешь. Дядька у меня тут остался в деревне. К нему приехал, моторку взял и на острова.

– От чего бежал-то? – спросил Егорча, чувствуя, как поднимаются откуда-то из памяти его собственные воспоминания двухлетней давности.

– Да устал, знаешь, от сложностей. Не ладится в городе последнее время. С женой опять же нелады. По работе. В смысле из-за работы пилит. Устал.

– Бабы, бабы. Одно и то же, по сути. Меня, кстати, Егор-чей кличут.

– Давно ты здесь?

– Три года. Четвертый скоро пойдет. Отшельничаю.

– Ого.

– Да. Свои причины.

– Ясно, Егорча. Ты прости, что я уж так. Нарушил покой, что ли. Не знал.

– Да ладно.

– Дядька говорил, Пахом вроде последние годы за избой присматривал.

– Шатун задрал Пахома по весне. Помогал он мне. Хороший мужик был.

– Хороший, ага.

Сидели, потягивали чай из алюминиевых кружек, прихватив через рукава. Генка рассказывал о себе. Рассказывал взахлеб, будто найдя отдушину, чтоб выговориться. Егорча слушал, не перебивая, попутно вспоминая себя. В чем-то они были, конечно, очень схожи с Генкой.