Компания вышла на следующей станции. Егор подавленно стоял остаток пути среди пассажиров и старался незаметно оттереть след от ботинка у себя на брюках. И кровь на портфеле. Глаз он не поднимал. Ему было стыдно за себя.

Раз в год Егорче приходилось основательно править избушку. В свое время подсказал ему ее тот самый дед, у которого Егорча после побега из города приобрел самое необходимое для своей жизни на острове, включая моторку, снасти и ружье.

– Смотри, парень. Дело твое, дело молодое, – сказал Егорче дед тогда, в первый раз. – У каждого в жизни бывает, что бросить все хочется. Мне-то неведомо от кого и от чего ты бежишь. Заимку прибереги уж, присмотри. Я по возрасту давно тудой не езжу, хотя места вокруг на рыбу знатные. Вроде все тебе рассказал, что по первости потребоваться может.

Спустя зиму Егорча латал крышу, а через год с великими трудами выправил заметно осевший угол. Одному управляться было тяжело. С местными Егорча хоть и сталкивался, но держался особняком.

Редкая необходимость заключалась в том, что следовало все же покупать за деньги. Нехитрая одежда, мыло, боеприпас с топливом, соль, спички и прочая необходимая в быту мелочевка. Часть денег, увезенных из города, была припрятана прямо на острове. Оставалось еще прилично, где-то миллион сто с копейками.

Последний год Егорче помогал при оказии Пахом, мужик лет пятидесяти пяти, еще достаточно крепкий. Он время от времени промышлял охотой на медведя либо промыслом лосося и потому наведывался на острова частенько, когда моторкой, когда «бураном», в зависимости от времени года. Встречались они примерно раз в два месяца, хотя бывало и реже.

Последний раз Пахом пришел на новом моторе с деревни недели с полторы назад, привез чаю и патронов к ружью. Пахом частенько привозил кучу полезной мелочи, бывало, Егорча брал что-либо, бывало, отказывался. В любом случае обмен был справедливый, расплачивался он деньгами из своих запасов.

– Здорова, Егорча! Гля, какой агрегат я прикупил!

– Здоров, Пахом. Сколько лошадок?

– Пятьдесят, вот ей-богу. Да для моторки моей самое то, Егорча.

– Согласен, Пахом. Привез?

– Все путь путем. Папиросы, патронов. Водки взял. Водку будешь, Егорча? – Пахом расплылся лицом в морщинистой улыбке и подмигнул сразу два раза подряд.

– Спасибо, Пахом. Ты же знаешь, от этого и бежал. Не употребляю я.

– Да знаю, знаю. Чаем-то угостишь?

– Конечно. Пойдем до избы.

К вечеру запалили костер. Пахом размеренно пригубливал от поллитры, Егорча поддерживал ровное бездымное пламя, подворачивая поленья, и слушал Пахома. Плотно поужинали, сварив привезенной им тушенки с картошкой. Особо жаден был Егорча до свежего хлеба.

Ближе к ночи Пахом засобирался до своей заимки.

– Ты смотри, паря. Тут недавно Лешего опять видели в лесах. На острова он вряд ли попадет, но ты, коль зверем промышляешь по осени на материке, будь осторожен все же.

– Добро, Пахом. Поберегусь.

Вместе вышли на берег. Было темно. Озеро лениво плескалось о прибрежные камни. Пахом сноровисто столкнул свою лодку в воду, широко шагнул два раза по мелководью и привычно, не черпнув голенищем, запрыгнул на нос. Поднял руку в прощальном жесте.

– Лешего уберегись все-таки, Егорча. Опасен он, говорят.

– Счастливо, Пахом. Спасибо тебе.

Про Лешего Егорче стало известно еще в прошлом году. Неизвестно с чего у мужика так поехала крыша, вроде и водку он пил не больше и не меньше других. Звали его Женька, женат не был ни разу, так и жил бобылем к своим сорока годам. В одну из ночей пробрался Женька в сельскую школу. За неимением особых ценностей сторожихой там была приставлена бабка Лукерья, которую он и искромсал за ночь топором в мелкое крошево, после чего скрылся в лесах.

Поймать сразу Женьку так и не смогли, вот он и появлялся время от времени, промышляя воровством и разбоем. Неизвестно, как и где он выживал и добывал пропитание. Те, что случайно видели его, хоть и издалека, говорили, что зрелище было отвратным. Заросшее дикое существо, потерявшее человеческий облик. Отсюда и пошло со временем Леший да Леший. В розыске он, понятное дело, у милиции числился, да где там его искать свистать по лесам, коль на всю округу в восемьдесят километров всего один участковый. Который и то две недели из каждого месяца в исправном запое.

Егор долгое время помнил, как он первый раз ушел в конкретный запой. Было это еще во время бурной студенческой юности. На третьем курсе Егор по причине неуспеваемости вынужден был отправиться не без помощи родителей в формально оформленный академический отпуск благодаря человечности и взяточничеству декана.

Проработав от безделья три месяца на заводе, Егор в одну из солнечных пятниц возвращался со смены домой. С весомой получкой во внутреннем кармане куртки. Путь лежал мимо общаги, куда он и завернул пропустить с пацанами по пивку. Пропускали три дня подряд. На четвертый день Егор проснулся в постели у Майи. Без получки. Майя была с Лахденпохьи и училась курсом младше Егора.

– Майка, сколько времени? – спросил Егор, с трудом открыв глаза.

– Одиннадцать, Егор.

– Черт, мне ж на работу. Сегодня что, понедельник уже?

– Вторник, Егор.

– Да ты что? Черт, меня же уволят. Я родителям хоть звонил?

– Звонил, звонил. Ты тут что только не делал за эти дни. Мы тебя уже от вахтерш прятали потом, начиная с воскресенья, когда ты три бутылки водки разбил прямо в пакете на первом этаже.

– Беда, Майка. Ни черта не помню. Что на работе-то говорить?

– Скажешь, что заболел.

– Ты это, Май. Все, что было между нами тут, это случайно, что ли. Ты не в обиде? Все нормально?

С завода Егора все-таки уволили. Расчет был поводом для следующего загула. Майя с ним больше не разговаривала.

Дезертиров Егорча обнаружил в конце сентября, под Банной горой. Это место было на материке, недалеко от острова. По осени Егорча часто делал вылазки на материк в надежде подстрелить чего-нибудь покрупнее из дичи. Укладывал в лодку пару плотных мешков и топор. На гребях пересекал проливы, экономя топливо, прятал моторку в укромной загубине. Зарядив оба ствола, сторожко направлялся от побережья вглубь леса, не спеша поднимаясь по пологому склону к Банной горе. Удачей выпадал сохатый. Правда, удача такая была редка. Мясо Егорча коптил на костре за несколько дней и убирал в кадушках в схрон, вырытый загодя подле избушки.

В тот день Егорча несколько раз натыкался на свежие лосиные следы, но, идя от озера, оказывался постоянно с наветренной стороны, а в таком случае подобраться на выстрел становилось невозможно.

В распадке, под раскидистыми лапами угрюмой ели и обнаружил Егорча двух мертвяков в камуфляже. Погранцы. Пролежали они, судя по виду, недолго. По возрасту обычные срочники, ну, может, после первого года службы. «Странно», – подумал Егорча. На самострел не похоже. И тем не менее мертвяки валялись, раскинувшись в стороны друг от друга, словно пальнули разом в упор.

Автоматы валялись тут же подле. У первого бойца, видимо, выпав из рук сразу после выстрела. Второй же сжимал рукоять, так и держа палец на спусковом крючке. Первым делом Егорча аккуратно отложил в сторону оружие. Второй автомат пришлось вытаскивать из сжатых намертво пальцев с помощью ножа.

Прикасаться к белой коже мертвеца Егорча не решился. Едва касаясь, брезгливо проверил карманы. Документов не было. Засаленные «стольники», пара мятых пачек сигарет, зажигалки. В пакете, тут же под елью, Егорча обнаружил заплесневелый хлеб, три банки армейской тушенки с госзапаса в жестяных банках и без этикеток. Отчего-то постоял с минуту, думая о матерях этих парней. Хоронить не стал. Взвалил на плечо два «АКМа», пошел, не оглядываясь.

Вернулся Егорча на то же место спустя день, с лопатой и топором. Вырубал ягель с дерном тут же неподалеку, долго копал старенькой лопатой неподатливую землю. Осилил часа за три неровную яму с полметра глубиной. Осторожно, ухватившись за «берцы», перетащил туда покойников, наспех закидывал землей. После нарубил с близстоящих елей густого лапника, накидал поверх ямы. Больше в то место Егорча не возвращался, стараясь обходить его заведомо стороной, если случалось проходить мимо Банной горы.