Советский консул в Сантьяго-де-Куба Вячеслав Иванович Линьков (земляк, братка-белорус) стучит по микрофону, требуя тишины:

– Я рад, что вижу всех вас вместе. Перестройка открыла и для вас наши двери. Михаил Сергеевич Горбачев считает, что мы должны сближаться с соотечественниками, проживающими за границей постоянно, а Генконсульство предлагает в качестве формы этого сближения общее собрание.

Лидка наклоняется ко мне:

– Этот же Линьков год назад, когда наши девочки предлагали праздновать Восьмое марта вместе, высказался так: не забывайтесь, мол, они – советские женщины, а вы только формально советские гражданки.

Так кто же мы? Смотрю на подруг, что сидят в актовом зале консульства. Справа от меня Лида, она уже снова цветет, как роза, не иначе, помощник капитана Сережа приезжал утешать; слева – моя землячка Ольга, рыжий ежик воинственно топорщится; рядом с ней Ирина, я теперь знаю причину затаенной боли на дне ее аквамариновых глаз; крайняя в ряду – Саша, она здесь носит аристократическую фамилию Гутиеррес-дель-Кастильо, а сама родом из глухой украинской деревни, пробивная, она и в Союзе везла бы на своем хребте, как тут везет, лентяя-мужа, двоих деток, свекруху-змею, говорят, за ленточки дом построила, это же сколько надо было, Боже мой, тех ленточек перетаскать; рядом с Сашей – Таня из Витебска, беременная третьим ребенком, молча вытирает слезы: муж ее уже два месяца как на резиновой лодке двинул через Флоридский пролив в Соединенные Штаты, вестей пока нет, может, утонул, а может, свои же перехватили (неизвестно, что хуже); из-за спины чую запах чеснока, это толстуха Зинка, она и здесь, как когда-то в оршанском продмаге, обсчитывает и обвешивает покупательниц, – дома родила от африканца, а потом, глянь, окрутила кубинского мучачо, устроилась; в первом ряду – ветеран кубино-советских брачно-постельных отношений москвичка Данилевская, ей бы с Колумбом плавать: первые совспецы вернулись с Кубы миллионерами – выменивали на продукты, махровые полотенца у неграмотных крестьян бриллианты да золото, и Данилевская времени не теряла, правда, в восьмидесятых «погорела» на таможне (конфискация, ходка в советскую тюрьму, амнистия, возвращение на остров Свободы), сейчас придумала выгоднейший бизнес – возит в Советский Союз на продажу Мелагенин, лекарство от витилиго, его во всем мире одна только Куба и производит, странно, но местная таможня ее не трогает; а вон та черноглазая – новенькая, родом с Кавказа, говорят, одержима идеей отомстить мужу-кубинцу за его секс-приключения в Союзе, ну, в чем-чем, а в этом успех гарантирован.

«Совкубинки» – для консульских, «советские принцессы» – для продавщиц “Cubalse”. Ласточки, что лепят свои гнезда и выводят деток в горах Сьерра-Маэстра, рядом с американской военной базой в Гуантанамо, под пальмовыми крышами Байямо. На Кубе нас около пяти тысяч (половина – дети), в одном только Сантьяго – триста шестьдесят душ, из них, по моим подсчетам, белорусок около сотни, ох, девчатки мои родненькие, и куда нас с вами черт занес, за каким-таким счастьем алмазным? И где наши с вами хлопцы-бульбаши – в Афгане полегли, водка спалила? А были ж они судьбой предназначены именно нам – так почему не встретили, не отыскали? Обидно, девочки. До слез.

Наконец программа «мероприятия» исчерпана: преподаватель-контрактник из университета Ориенте прочитал лекцию про Бориса Пастернака («Это тот, что на Кубе жил, во, «Старик из моря» еще написал, га?» – демонстрирует эрудицию Зинка); председатель суда Сантьяго с приятной улыбкой подтвердила, что наши дети – кубинцы, да-да, кубинцы, а потому будут служить в армии и, если потребуется, защищать революцию с оружием в руках; потом взошла древняя, как Антильская гряда, проблема колбасы, начисто лишенная иронического подтекста: девчата налетали на Линькова, как разъяренные наседки на лисицу, требуя себе права на остатки продуктов, которые не доедают совспецы:

– Жены специалистов и близко нас не подпускают к магазину, что на территории советского поселка, дело доходит до пикетов!

– А все для того, чтобы потом нам же эту жратву втрое дороже продать!

– Вы сами говорили: мы тоже советские гражданки, наши дети есть хотят!

– Вы совсем забыли про Байямо, Гуантанамо, а нас там сорок женщин! Почему бы вам когда-нибудь не приехать посмотреть, как мы живем?

Напрасно, девочки, кричите: Москва слезам не верит. Линьков нервно поглядывает на часы: не перешел ли он ненароком меру сближения с «постоянно проживающими», установленную Генконсульством?

В глубине зала поднялась с места молоденькая россиянка, совсем еще девочка, и рассказала обычную историю: муж привез на Кубу и бросил, свекровь отняла тархету, денег нет, живут с ребенком практически на улице, вернуться на родину не за что.

– Мой муж – военный, я ходила к генералу Эспиноса, командиру армии Ориенте, он только плечами пожал…

Консульские за столом президиума тоже пожимали плечами, а мы молча пустили по кругу мешочек, куда клали, кто сколько мог: по пять, десять песо. По крайней мере, поест сегодня, бедняжка. А билет на самолет в Союз стоит очень дорого… Получив в руки полный мешочек денег, россиянка зарыдала во весь голос.

– Беги отсюда, – говорит мне на улице Таня из Витебска, поправляя платье на довольно большом животе. – Ты еще молодая, начнешь жизнь сначала… может быть…

Наша белорусская «диаспора» сбилась в кучку на автобусной остановке.

– Бросьте, кому мы в Союзе нужны? – кричит Зинка профессионально поставленным голосом торговки. – Замуж кто вас там возьмет, бабы?!

– Я, конечно, в письмах домой приукрашиваю нашу жизнь, – признается Лида.

– Зачем?

– Родителей жалко. В «Комсомолке» про наших девочек из Гаваны недавно статья вышла, мои старики прочитали – матери «скорую» вызывали. Я-то совсем другое пишу: белые яхты, синее море…

– В совке нас презирают, – вздыхает Таня.

– В совке нам завидуют! – усмехается Ольга.

– Не нойте, бабы, прорвемся, смотрите, сколько здесь мужиков! Не пропадем! – дымит сигаретой Нинка, бывшая минская проститутка, подцепившая своего чернокожего Чендо на вокзале, да от радости не удосужилась поинтересоваться, в какую-такую заграницу ее везут; пока Чендо учился в аспирантуре, Нинка была примерной женой, а на Кубе не выдержала, стала тайком заниматься родным прибыльным бизнесом. – Нет, эта страна как раз по мне!

– Девочки, где найти работу уборщицы или санитарки?

Все одновременно поворачиваются ко мне.

– Сейчас все усложнилось, Алеся, – Ирина срывает с дерева похожий на розу бутон и вкалывает в свою пышную каштановую гриву. – Кубинцы считают, что мы предали идеалы социализма, про это все время говорит Команданте. Мы, с точки зрения здешних чиновников, плохо влияем на местное население. Потому и на работу нас не берут.

Так вот оно что! Теперь мне понятны опущенные глаза, кривые усмешки. Только зря туфли по конторам сбивала, идиотка, здесь их не отремонтируешь.

Неужели нет другого выхода, кроме как вернуться домой?

– Будет ли у нас с Рейнальдо сын?

Сантеро молчит, легонько покачиваясь. Издалека доносится шум моря. Перед ним на самодельном алтаре лежит сухая шкурка ящерицы или змеи.

Вдруг ясновидящий берет меня за обе руки. Взгляд его черных глаз испытывающий:

– Откуда ты? Где твоя родина?

Глаза мои против воли наполняются слезами. Злясь на себя (проклятая вегетатика!), хочу вытереть глаза, но старик крепко сжимает мои запястья. На его сухих руках цвета кофе набухли вены. Справившись с комом в горле, произношу это невыносимое слово. Старый кубинец медленно повторяет, слог за слогом, словно пробуя на вкус: Бе-ла-русь.

– Ты любишь родину, – говорит он утвердительно.

– На моей родине много такого, что причиняет мне боль.

– Боль, которую ты чувствуешь, и есть любовь. Твоя душа в тоске. Это потому, что ты ищешь то, чего на свете не бывает. Зачем ты гонишься за ветром, который треплет пальму, что растет высоко на Гран Пьедра? Разве не знаешь, что ветер вершин горек на вкус? Ты могла бы достичь многого, но любовь и сострадание вяжут тебя по рукам и ногам, словно веревки.