Для истории сохранился документ, который убедительно показывает, как подследственные сговаривались друг с другом. Это записка, написанная во время следствия рукой Глебова от лица его самого и Васильчикова и предназначенная для Мартынова: «Посылаем тебе брульон[194] 8-й статьи. Ты к нему можешь прибавить по своему уразумению; но это сущность нашего ответа. Прочие ответы твои совершенно согласуются с нашими, исключая того, что Васильчиков поехал верхом на своей лошади, а не на дрожках беговых со мной. Ты так и скажи. Лермонтов же поехал на моей лошади: так и пишем… Признаться тебе, твое письмо несколько было нам неприятно[195]. Я и Васильчиков не только по обязанности защищаем тебя везде и во всем, но и потому, что не видим ничего дурного с твоей стороны в деле Лермонтова, и приписываем этот выстрел несчастному случаю…»[196]. В таком духе написана вся записка. Почти каждая фраза ее содержит подсказку, как отвечать по тому или иному вопросу. Большинство подсказок лживы. Так, Мартынову посоветовано показать, что он, боевой кавказский офицер, якобы лишь третий раз в жизни стрелял из пистолета, не хотел-де убивать противника и попал в него случайно, рекомендовано: «придя на барьер, напиши, что ждал выстрела Лермонтова» и т. п. Записка эта показывает, как мало можно полагаться на официальное следствие по делу о смерти поэта.
Укажем основные пункты лжесвидетельства Мартынова и его секундантов:
Утаено от следствия жестокое условие трех выстрелов, по которому Мартынов имел возможность с трех попыток с очень близкого расстояния поразить Лермонтова, который отказывался от своих выстрелов. Секунданты сделали подсказку Мартынову исключить из своих показаний упоминание о смертельных условиях дуэли. Рукою «друга» Лермонтова М. П. Глебова выведено: «Покамест не упоминай о условии трех выстрелов: если позже будет о том именно запрос, тогда делать нечего, надо будет сказать всю правду»[197]. Правда не была сказана, так как запроса, естественно, от сочувствующих Мартынову и секундантам следователей не последовало.
Секунданты и Мартынов «увеличили» в показаниях расстояние между дуэлянтами с действительных 6-10 шагов до мнимых 15!
Скрыли факт о высоко поднятой вверх руке Лермонтова с пистолетом и о выстреле поручика в воздух.
Утаили от правосудия категорический отказ поэта стрелять в своего противника, высказанный еще до поединка.
Не сообщили, что Мартынов выстрелил после команды «Три», когда по условиям стрелять уже было нельзя.
Совершили сокрытие всех нежелательных свидетелей поединка (Столыпина, Трубецкого, Дорохова, Чалова и других).
Пытались запутать вопрос, от кого исходил вызов на дуэль. Якобы Лермонтов после ссоры произнес слова «потребуйте от меня удовлетворения», которые заключали в себе уже косвенное приглашение на дуэль. Поэтому Мартынов якобы был вынужден сделать вызов, который с его стороны был лишь формальным актом, а инициатива поединка исходила от Лермонтова.
Следственная комиссия удовлетворилась показаниями одной, заинтересованной стороны и не подвергла их объективной проверке. Интересы пострадавшей стороны в ходе следствия не представлял и не защищал никто.
Уже 30 июля Следственная комиссия закончила свою работу. Материалы были направлены главе гражданской администрации Северного Кавказа И. П. Хомутову, который, заключив, что участь офицера Глебова должны решить военные власти, постановил передать дело Мартынова и Васильчикова, как гражданских лиц, в Пятигорский окружной суд. Здесь занялись делом об убийстве на дуэли Лермонтова отставным майором Мартыновым с начала сентября 1841 года. В городе к тому времени не умолкали толки о нечестном характере поединка. Над подсудимыми Мартыновым и Васильчиковым стали сгущаться тучи, ибо в гражданском суде к делу отнеслись внимательнее, решив не доверяться слепо уже собранным материалам, а провести новое расследование.
Мартынов 13 сентября получил новые детальные вопросные пункты. Самый острый вопрос ставился так: «Не заметили ли вы у Лермонтова пистолета осечки, или он выжидал вами произведенного выстрела, и не было ли употреблено с вашей стороны, или секундантов, намерения к лишению жизни Лермонтова противных общей вашей цели мер?» Вторая часть вопроса означала: не было ли нарушения дуэльных правил, умышленного убийства противника в обход условий дуэли. Мартынов ответил так же, как он привык отвечать на вопросы в Следственной комиссии, — уклончиво и неполно. Он ответил лишь на первую часть вопроса: «Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было»[198]. Этим ответом Мартынов уже как бы признал, что Лермонтов выстрелил в воздух или в сторону. Он не ответил письменно на вторую, более важную часть вопроса, но Николай Соломонович понимал, что следователи могли получить ответ при допросах, найти свидетелей и т. п. Следствие намеревалось, видимо, всерьез расследовать ходившую по Пятигорску версию о выстреле в упор в Лермонтова, который не желал стрелять в противника и разрядил пистолет в воздух.
Но здесь Мартынову и Васильчикову очень повезло — гражданский суд не успел закончить рассмотрение дела, ибо в середине сентября до Пятигорска дошло распоряжение Николая I (от 4 августа) предать всех участников дуэли военному суду с последующей конфирмацией[199].
Военный суд над Мартыновым, Васильчиковым и Глебовым под председательством полковника Манаенко состоялся в Пятигорске с 27 по 30 сентября 1841 года. Он завершился в рекордно короткий срок. Во время суда никто не пытался, как это делалось в окружном (гражданском) суде, докопаться до истины. Полностью положились на материалы Следственной комиссии. На первом судебном заседании допросили, без особого пристрастия, подсудимых. При этом задавался вопрос: не имеют ли подсудимые к материалам дела чего-либо добавить или убавить? В соответствии с этим вопросом, убийца Мартынов и секунданты Васильчиков и Глебов отвечали односложно, боясь противоречивых ответов, не вдаваясь в детали дуэли и смерти Лермонтова: что, мол, поединок проходил так, как описано в показаниях, и ничего нового добавить они не могут. В последующие дни были рассмотрены собранные Следственной комиссией материалы, свидетельские показания.
В последний день слушания дела, 29 сентября, произошло беспрецедентное событие: замена вещественных доказательств — дуэльных пистолетов. Полковник Ильяшенков, вероятно по просьбе Столыпина, прислал в суд два новых «кухенройтерских» пистолета и сопроводительную бумагу, из которой следовало, что по ошибке были изъяты раньше якобы не те пистолеты. Суд удовлетворил просьбу, заменив оружие. Никаких преступных целей при замене пистолетов не преследовалось, но сама процедура замены была вопиющим юридическим нарушением. Так Столыпину вернули оба его пистолета, из одного из которых Мартынов застрелил Лермонтова. Пистолеты эти Монго хранил у себя до самой смерти, а затем они перешли по наследству к его младшему брату, Дмитрию Столыпину.
Приговор военного суда был объявлен 30 сентября. По сравнению с другими дуэльными делами, он был довольно мягок. Мартынов был признан виновным в «произведении дуэли», приведшей к смерти поручика Лермонтова, и подлежащим по Своду военных постановлений (статьям 392 и 393) к «лишению чинов и прав состояния». Такое же наказание было вынесено Глебову и Васильчикову, обвиненными по статье 398 за то, что были секундантами на дуэли и не донесли о ней[200]. Приговор суда имел важный смягчающий пункт, дающий отсрочку исполнения наказания и надежду на прощение: все трое подсудимых выпускались на свободу до высшей конфирмации.
